Ротмистр

Ревин немного говорил по-турецки, но здесь не требовалось переводчика, все было понятно и так, в хижинах одни женщины и дети, чужих нет, всемилостивый Аллах наслал испытание и засуха погубила урожай. Они, де, мирные крестьяне и староста умоляет русского господина не разорять деревню.

– Брешет! – сверкнул глазами Семидверный. – В кишлаке аспиды, нутром чую!

Ревин всматривался в коричневое от загара лицо, изрезанное глубокими бороздами, в подернутые влажной поволокой глаза, где затаилась непритворная печаль.

– Сколько лет тебе, старик?

Староста посмотрел Ревину за спину, на потертые рукояти шашек, и сглотнул.

– Восемьдесят два, господин…

– Сроку даю… Умеешь ли ты определять время по часам?

– Нет, господин, не умею…

Ревин нахмурился. Действительно, откуда взяться дорогому хронометру в глухом кишлаке…

– Горнист!

– Чавой? – горнист, с подходящей ему как нельзя более кстати фамилией Дураков, по пути нарвал фуражку зеленых абрикосов и сейчас, кривился от кислятины, далеко выстреливая косточки пальцами.

– Труби.

– Чавой трубить-то? – Дураков отер губы ладонью.

– «Зарю» труби.

Дураков прокашлялся, проплевался и изобразил «зарю».

– Когда услышишь третий горн, – Ревин обратился к старосте, – мы запалим деревню. Будет лучше, если к тому времени жителей там не останется… Сожжем дотла, будь уверен, – Ревин прервал запричитавшего старика. – Если не убедишь чужаков сдаться. Передай им мое слово. Я сохраню им жизнь… Готовить факелы! – Ревин повернул лошадь, давая понять, что разговор окончен.

Старик побрел восвояси ни с чем, понуро уронив голову на грудь. Ревин глядел ему вслед и давил в сердце жалость. Рисковать людьми он не собирался, не для того казаки отмотали такого крюка, чтобы подставляться под пули на узких улочках. Бытовала старая, многократно испытанная тактика: пустить в селение красного петуха и дожидаться, пока из объятых пламенем жилищ не полезут поджаренные абреки.

– На войне, как на войне! – пробормотал Ревин. – Дураков! Давай!..

После второго горна из кишлака потянулась цепочка жителей. Женщины, старики, дети тащили нехитрый скарб, волокли в поводу скот, гнали овец. Казаки перепарывали тюки, проверяя, не укрылся ли кто внутри, оборачивали арбы с поклажей, даже овец дергали за шкуру – своя ли?

– Пощади, господин! – староста повалился Ревину в ноги. – В кишлаке никого нет. Ради Аллаха, не лишай крова!..