Волнолом

Генрих всадил клинок в лед.

Трещины раскинулись во все стороны, как цветочные лепестки. Они удлинялись, изламывались, пытаясь сложиться в неведомый иероглиф, под которым рождался сгусток чернильной лавы.

Генрих, шатаясь, встал. Голова кружилась.

– Вы сказали мне, герр посол, что у этой страны есть шанс. Будем надеяться, что вы правы.

– Вы не стали соваться в прошлое, Генрих?

– Нет. Лишь попытался заткнуть те дыры, что оставила Сельма.

Лава, рожденная в глубине, поднималась к поверхности, сгущалась под льдиной и застывала, словно сургуч. Казалось, кто-то невидимый закрывает жерло печатью. Накладывает затворяющее клеймо.

Трещины сглаживались, льдина опять превращалась в каменный пол, изуродованный пожаром. Обсидиановый нож исчез. В горстке золы валялся маленький стеклянный цилиндр без единой искорки света.

– Получилось? – спросил посол.

– По-моему, да, – слова давались с трудом, сознание уплывало, – получилось. Но результаты вы оцените сами.

– А вы?

– Я – последняя прореха, не забывайте. Меня тоже надо заткнуть. Иначе Девятиморье не выздоровеет.

Генрих повернулся к человеку из «двойки».

– Давайте, Клемм. Теперь можно.

Тот взвел курок. У окна закричала Ольга, и наступила тьма.

Он проснулся и ощутил подушку под головой. Мышцы болели, зато в мыслях была блаженная пустота. Схватка с Сельмой, сгоревший дом, чернильная лава – все это казалось далеким и нереальным. Как сон, поблекший с рассветом.

Генрих разлепил веки.

– Ну как спалось, герой?

Ольга лежала лицом к нему на тахте. Глядела синими глазищами, улыбаясь тихо и ясно. Он коснулся ее плеча, погладил нежную кожу. Ольга мурлыкнула и придвинулась ближе.

– Где мы? – спросил он.