Волнолом

Генрих отпер нижний ящик письменного стола и достал ту единственную ценную вещь, которая могла пригодиться в этой поездке. Прошел в прихожую, надел полушубок и шагнул за порог, в морозные сумерки.

Когда он сел в поезд, день сдался и угас окончательно. В вагоне горели яркие лампы, но отражения в стеклах больше не оживали. Отрешенно глядя перед собой, Генрих думал о предстоящей встрече.

К дому хрониста он подъехал за десять минут до назначенного срока. Особняк стоял у самой реки – огромный, трехэтажный, сияющий широкими окнами, будто новомодный круизный лайнер, готовый отойти от причала.

Генрих прохаживался вдоль кованой узорной решетки. В доме напротив кто-то наигрывал на клавире. Небо над головой было ясным – надкусанная краюха луны и серебряные звездные крошки.

Сельма прибыла минута в минуту. Остановила извозчика чуть поодаль, шагах в десяти от Генриха – очевидно, по-прежнему опасалась, что тот на нее набросится. Приоткрыла дверцу, выглянула наружу. Генрих смиренно ждал, не делая попыток приблизиться.

«Фаворитка» шагнула на тротуар, на секунду отвела взгляд.

Генрих фон Рау, выпускник факультета светописи и временно восстановленный в должности мастер-эксперт Третьего департамента, выдернул из кармана револьвер и нажал на спуск.

Глава 17

Краем глаза Сельма уловила его движение и вскинула руку в защитном жесте, но ей не хватило какой-то доли секунды, чтобы предотвратить выстрел.

Шестизарядная машинка, собранная на королевской оружейной фабрике в Эрфурте (гражданская модель с самовзводом, укороченным стволом и весом меньше двух фунтов), экстатически дернулась и выплюнула кусочек металла. По Речному проезду прокатился радостный гром.

Время растянулось, словно резина, или что-то случилось у Генриха с восприятием, но он отчетливо видел, как толстенькая лобастая пуля ползет вперед, продираясь сквозь воздух, ставший вдруг упругим и неподатливым, а за ней остается след, похожий на мерзлую кильватерную струю.

Чем ближе к цели, тем явственнее замедлялся полет. Воздух твердел, и пуля ввинчивалась в него с неприятным хрустом. «Фаворитка» будто укрылась в огромном кристалле льда, грани которого блестели в лунном сиянии. Глаза ее остекленели, застыли каплями янтаря.

В нескольких дюймах от лица Сельмы металлический цилиндрик остановился, густо покрылся изморозью. Раздался тихий жалобный звон – такой бывает, если легонько ударить ложечкой по бокалу из тонкого хрусталя.

Ледяной панцирь треснул, раскололся – и вместе с пулей осыпался мелким крошевом на каменный тротуар.

Сельма шевельнулась, осторожно повела головой.

Генрих попытался выстрелить еще раз, но тело больше не подчинялось ему – палец на спусковом крючке превратился в камень, а грудь сдавил невидимый обруч, не давая даже вздохнуть или закричать. Перед глазами поплыли пятна.

Лошади в упряжке нервно ржали и дергались. Кучер удерживал их, испуганно глядя через плечо на Сельму. Та сказала ему:

– Проваливай. Молча.

Возница что-то проблеял, истово закивал и от души хлестнул лошадей. Экипаж унесся прочь по безлюдной улице. «Фаворитка» подошла к Генриху и резко взмахнула правой рукой – словно всадила воображаемый нож ему под нижнюю челюсть.

Генрих знал, что это только иллюзия и никакого ножа у психопатки нет, но все равно ощутил, как обжигающе-холодное лезвие, пронзив носоглотку, вошло ему прямо в мозг. Боль взорвалась в голове ослепительным фейерверком.