Сельма слегка провернула лезвие, и боль расцвела еще одним кроваво-красным бутоном. Запрокинув голову и прищурившись, «фаворитка» смотрела в глаза врагу – отслеживала реакцию. Похоже, увиденное удовлетворило ее – Генрих почувствовал, как ледяной клинок выходит из черепа, нехотя уползает мерзкой змеей.
– Похоже, я все-таки ошиблась в тебе. Считала тебя трусом, хоть и неглупым, а ты, выходит, храбрый дурак.
Генрих не удостоил ее ответом. Точнее, не удостоил бы, если бы язык его слушался. Сельма, впрочем, не оценила богатую палитру его молчания. Продолжила ровным голосом:
– Вынуждена признать, ты почти застал меня врасплох, Генрих. Конечно, подъехав, я сразу тебя проверила на опасную светопись. Но ты вместо этого притащил свою железную погремушку. Отдай ее, кстати. Разожми руку. И да, пока не забыла: можешь дышать.
Она брезгливо, двумя пальцами взяла револьвер – словно дохлую мышь за хвостик – и отшвырнула в сторону.
– Пусть это будет мне бесплатным уроком. Инерция мышления – опасная вещь. От мастера-светописца я ожидала совсем другого подвоха. Кто ж знал, что мастер уже настолько отравлен машинным веком? Твоя выходка отняла у меня много сил. Но не радуйся – резерв, предназначенный для главного дела, остался нетронутым. А это значит, что сейчас…
Несмотря на свое рационально-выверенное безумие, Сельма еще не утратила человеческие эмоции – Генрих смог убедиться в этом, когда она, не сдержавшись и на миг сбросив маску ледяной королевы, зашипела ему в лицо:
– Сейчас ты пойдешь со мной и будешь смотреть. Он сдохнет прямо перед тобой – сдохнет в мучениях, слышишь? И я не разрешу тебе отвернуться. А потом, когда с ним закончу… Нет, ты не умрешь, не думай. Но я накажу тебя и кое-что отберу. Например, твою куколку с невинными глазками, библиотечную крыску. Да-да, ту самую! Что, Генрих, проняло? Теперь наконец проникся?
Еще несколько секунд она буравила его взглядом. Потом сказала почти спокойно:
– И я тебя умоляю, Генрих, не надо винить меня. Ты взрослый человек и должен знать цену своим поступкам. Да, и еще одна маленькая формальность – во избежание, так сказать…
Она сделала легкое движение кистью, будто очертила в воздухе круг, и Генрих почувствовал, как вокруг шеи захлестнулась невидимая удавка. Ноги и руки опять обрели подвижность, но стоило дернуться к «фаворитке», как петля затянулась туже.
– Все понятно? – спросила Сельма. – Замечательно, тогда пошли. Наблюдай.
Она зацокала каблуками вдоль решетки. Генрих плелся за ней, как баран на привязи. Удавка не только мешала отклониться от курса, но и высасывала волю к сопротивлению, оставляя лишь вялое безразличие. Он попытался окликнуть Сельму – не получилось. Речь она ему не вернула.
У ворот имелся звонок, но «фаворитка» не стала тратить на него время. Просто повторила недавний фокус – засов осыпался осколками льда.
По пути к крыльцу она сделала странный жест – всплеснула руками, будто стряхнула с ладоней что-то на дом. Толкнула входную дверь, шагнула через порог. Генрих не отставал. Вестибюль был огромен и залит ярким светом. Хрустальные люстры под потолком, ковер на кокетливо изогнутой лестнице, богатая лепнина по стенам.
У входа лежал слуга в ливрее и напудренном парике. Сельма переступила через него и, поймав взгляд Генриха, снизошла до объяснения:
– Спит. Как и все остальные.
Они поднялись на третий этаж, прошли по длинному коридору. Тут тоже на каждом шагу горели светильники. С портретов, висевших между дверей, таращились незнакомые люди – надо полагать, предки хозяев дома.
Сам хронист обнаружился в кабинете – лысый старик с морщинистым бульдожьим лицом. Он лежал навзничь у письменного стола, зажав в руке черную телефонную трубку. Сон, похоже, сморил его прямо посреди разговора. Сельма сказала с неудовольствием:
– В полицию, наверное, звонил из-за твоей пальбы. Или сразу в контору. Впрочем, ладно, пусть приезжают.