Он пошарил в кошеле и выгреб горсть золотых монет.
– Забирайте крайних, – кивнул Шрак.
– Куда вы сейчас? – спросил Рэйвен.
– На Десятый Перегон. Там, слышно, набирают людей в охрану.
– И нам туда же, – кивнул всадник, бросив взгляд на Олафа.
– А мне в другую сторону, на Запад, – сказал Келли.
– Тогда прощай, менестрель.
– Прощайте, сэр Рэйвен, может, свидимся когда-нибудь. В лучшем месте и в лучшее время.
Они пожали руки, и бард поскакал, не оглядываясь, в сторону заката. Всадник долго смотрел ему вслед и чувствовал, как что-то уходит. Написана ещё одна страница, сыграна ещё одна партия. Напряжение спадало, и он, как в тумане начал вспоминать последние события. Возникло лицо Нокры, первой женщины, с которой он был близок за последние полгода. Полгода, повторил про себя мужчина и горько усмехнулся.
Лишь потом в памяти всплыло всё остальное. Малюсенькими кусочками огромной головоломки события вращались, путались, перемешивались, не собираясь складываться ни во что, кроме полной бессмыслицы. И ещё. Рэйвену хотелось вернуться, страстно хотелось вновь, уже при свете дня, войти под мрачные каменные своды трактира, как будто зло, затаившееся в нём, делалось с уходом темноты уязвимее и понятнее.
Всадник размышлял. Вопросы, тревожившие его, вели нескончаемый хоровод у него в голове. Почему так несхожи Лота и Марта? Почему трактир – не трактир? Почему Олаф, Сохли и Фьюри забыли то, что с ними произошло, и почему не забыл он? Почему ни у кого, кроме Нокры, не оказалось сменных лошадей? Куда делись огниво и свеча из конюшни?
Вопросы, вопросы. Но они только заслоняли главный вопрос: почему он сбежал? Откуда взялась та рассудительность, уверенность в том, что ничего сделать нельзя, а можно лишь спасти свою, весьма ценную жизнь и жизни своих друзей, тоже невероятно важные?
«Кто-то или что-то тому причиной. Он или оно похитил память у варваров, подчинил их своей воле, и меня вместе с ними. Удобный ответ! Но как это могло произойти? Когда? Я почувствовал бы колдовство. Нас пятерых словно выгнали, как если бы мы мешали. Вернее, не нас, а меня и Келли, ведь Олаф был против. Почему и меня не сделали послушной куклой? Меня поставили перед выбором: или спасти жизнь четверым друзьям, или остаться и погибнуть. Но почему так сложно? Что такого особенного во мне?»
Всадник размышлял. Если бы в его мысли залез человек со стороны, он очень удивился бы. Не тем вещам, о которых он думал, а тому, что они вообще его волнуют. Ведь ни жизни, ни имуществу Рэйвена сейчас не угрожало то, что осталось в безымянном трактире посреди пустых северных земель. И всё же он думал именно об этом. Всё в мире Рэйвена подчинялось мере, кроме него самого. Она, мера, ставила точки отсчёта, карала и миловала, судила и приговаривала, возносила и низвергала, делала одних чёрствыми, других добрыми. И только всадник был ей неподвластен. У него была иная мера другого мира, именно поэтому сейчас его сердце и душа рвались назад, к той женщине, в которой он что-то затронул, выгреб на свет из-под крови и грязи.
«Конечно, – думал он, – Ауле сделала это сама. Я же только и мог, что разбередить её раны. Впрочем, и этого оказалось достаточно. Так что же всё-таки произошло?»
Он пришпорил коня и поравнялся с командиром отряда.
– Ты из этих мест?
– Точно, – кивнул Шрак. – Отсюда. Я родился где-то между Северным Хребтом и Великим Морем.
Оба всадника усмехнулись – земли от горной цепи, пересекающей континент с востока на запад, до океана на крайнем севере тянулись переходов на сорок.
– В здешних краях много легенд, но я не слышал ни одной о мече. А ты?