— Дак они с Христей под горой ночуют. Тепло ещё на улице... Рассветёт — и пойдёте.
Женя легла и только закрыла глаза, как опять увидела Рассохина с винтовкой в самый момент выстрела. Полежала, попробовала отвлечься, сморгнуть видение — не получалось. И смотреть в потолок было жутковато. В животе и впрямь ощутилась некая возня, потом отчётливый толчок, отдавшийся в рёбра. До этого младенцы смирно лежали, даже и не чуяла.
— А Рассохин приходил? — спохватилась она. — Он был?
— Вчера ещё приходил, — умиротворённо проговорила сказочная бабуля. — Неужто не помнишь?
Яркая картина выстрела затмила всё остальное, будто жизни не существовало — ни прошлой, ни настоящей. Она лишь пожала плечами.
— Рано легла, так и заспала... — заворковала было старушка. — Солнце на закат пошло, а тебя в сон поклонило.
— Что он сказал?
— Отпускаю — сказал. И ушёл. По-доброму расстались.
Женя потрясла головой.
— Но почему в сознании осталось?.. Будто стрелял!
Старушка погладила её по голове.
— Так это во сне! Ты в Усть-Карагаче бывала, поди?
— Бывала...
— Видала — памятник стоит? В сквере? Комсомолке Раисе Березовской?
Женя оживилась.
— Ну конечно!
— Так это мне памятник, — охотно заговорила бабуля. — Я — та самая комсомолка. А секретарю во сне привиделось, будто огнепальные мне камень на шею привязали и в реку бросили. Даже свидетелей нашёл. У нас любовь была с секретарём. Вот он и слепил памятник.
Старик, похоже, был не только молчун, но ещё и глухой, сидел со взглядом отсутствующим, отстранённым, будто никого и рядом не было. Дохлебал, облизал ложку и, утерев усы полотенцем, уставился на огонёк лампы. Этот его непоколебимый вид и старушкин увещевательный говорок в самом деле на некоторое время умиротворили колкие мысли, и даже потолок перестал напоминать крышку гроба.
— Слепил он памятник и отпустил меня, — продолжала сказочная бабуля. — На сердце отлегло, а жизнь-то идёт. Нашёл какую-то другую комсомолку и женился. И мне как-то покойно стало, отпустил меня.
— Всё равно: почему он стрелял? — обидчиво спросила Женя. — Если даже во сне?