Мертвая

Смуглый разразился… нет, все-таки я подозреваю, что он крепко бранится, уж больно выражение лица характерное.

– Господин… просит, чтобы ему вернули жену… и детей… и компенсацию, – каждое новое слово поверенный произносил все тише. Далеко ему до Аарона Марковича, далеко…

– Обойдется…

Герр Герман выразительно покашлял, а я пожала плечами и повторила:

– Обойдется… – и ладонь на плечо девочки положила. Та от прикосновения вздрогнула и… замерла? Пожалуй, словно опасаясь,что, стоит пошевелиться,и я уберу руку.

Или вообще отдам ее… этому. Не отдам. Она не одобрит. Она уже присматривается к той, которая наделена темной силой, а значит, почти принадлежит к узкому кругу избранных. Или проклятых? Не важно… главное, я поняла: что не отдам этого ребенка, даже если придется заплатить.

…он ведь за этим пришел.

За деньгами. И вопрос лишь в цене… и значит, надо лишь дождаться Аарона Марковича и позволить ему сделать свою работу. Торговаться Аарон Маркович умел… а мое состояние… что ж, особого ущерба не испытает. В общем-то все было обыкновенно – время от времени у кого-то да появлялась светлая мысль обвинить меня в причиненном ущербе и содрать пару-тройку тысяч марок – и скучно, вот только у инквизиторов имелось собственное мнение. Вильгельм – кажется, я начинаю запоминать это имя, – устроился на софе под кладбищенским пейзажем и, закинув ногу за ногу, – стали видны не только подштанники, но и острые волосатые коленки – и поинтересовался:

– А что, собственно говоря, происходит?

– Ничего хорошего, – ответил почему-то Диттер, занявший софу слева. И тоже ногу за ногу закинул… ноги у него крепкие.

В меру волосатые. И посеченные какие-то, будто грыз кто, но не догрыз… Заметив мой взгляд, Диттер заерзал и попытался повернуться ко мне боком. Ага, если еще халатик поправлять кинется,то совсем весело станет.

– И все-таки…

– Господин…

– Этот урод, – Диттер перебил поверенного. – Едва на смерть не забил свою жену за то, что отказалась отправить дочь на свалку… не эту, другую… новорожденную…

Поверенный вспыхнул и устремил печальный взгляд на герра Германа, однако городские власти в лице оного предавались делу бездельному и, если верить храмовому служке, даже весьма вредному для души – зависти. Она читалась в неодобрительно поджатых губах, в очах, преисполненных укора, в… в оттопыренном мизинце, который герр Герман приставил к носу. Для чего? Кто ж его знает. Может, ему так нюхалось удобней.

– Мой… клиент уверен, что произошло недоразумение…

– Прошу, – Гюнтер явился с подносом, правда, на нем были не чашки с кофием – гости были сочтены недостойными и этакой малости, – но знакомого вида бумаги. Их Вильгельм взял, чашечку на поднос поставил.

Χмыкнул. Пробежался взглядом. Бровка его приподнялась. А босая ступня почесала другую босую ступню, что заставило герра Германа поморщиться. Экий он, оказывается, моралист… в публичном-то доме мне другое говорили. И вообще, какая разница, сколько у девушки потенциальных любовников, лишь бы прокормила… а судя по тому, как инквизитор почесывал впалое брюхо свое, есть ему хотелось. Диттер, к слову, шоколад свой допил торопливо, и спешка эта была заметна не только мне. А ещё носки… темно-пурпурные носки на длинных подвязках, к счастью, одинаковых, а то имелся среди моих приятелей один, который вечно эти подвязки терял и потому щеголял в разных…

– …мой клиент сожалеет… что фройляйн пришлось стать свидетельницей семейной ссоры, однако это… внутренние дела… общины…

Он явно давился словами, но продолжал говорить.