Бёдра старика были обвязаны куском фосфоресцирующей ткани, украшенной крошечным золотым пауком — символом Марса. Паук казался совсем игрушечным, но сразу бросался в глаза. Сквозь широкие плечи, сквозь широкую грудь Лоцмана неясно просвечивал далёкий чудовищный купол вулкана Олимп и крошечная звезда в розоватом небе. Чёрная вершина над белым снежным воротничком. Крошечная звезда над чёрной вершиной. Почти семнадцать миль в высоту. Кристаллический иней нежно отмечал прихотливые извивы каменных каньонов.
— Здравомыслящий человек старается унести ноги с Марса. Мы могли сейчас валяться на песчаном берегу Крита.
— Но разве мы здравомыслящие? Ты сама предложила эту прогулку на Марс! — возмутился Севр.— Ты сама раскопала рекламу Вечного Лоцмана. «Он указывает будущее»! Ты сразу поверила рекламе, будто для того, чтобы попасть в будущее, обязательно надо что-то узнать о нём. Ну вот, ты на Марсе! Старик из рекламы перед тобой. Окликни его! Почему молчишь? Спроси его, ведь он «…из прошлого. Он видит будущее».— Севр злился.— Ты летела на Марс для того, чтобы задать старику какой-то вопрос. Мне ты его задать не хочешь, и не надо. Делай, как тебе нравится. Чего тянешь? Я устроил тебе встречу с вечным Лоцманом, спрашивай. Я вложил в эту прогулку столько денег, что не хочу вернуться без результата.
— Не кричи на меня,— попросила она угрожающе, хотя он и не думал кричать.— Что там бормочет этот призрак?
Мое имя смрадно более, чем птичий помёт днём, когда знойно небо…
Мое имя смрадно более, чем рыбная корзина в день ловли, когда знойно небо…
Мое имя смрадно более, чем имя жены, сказавшей ложь своему мужу…
Я говорю: «Есть ли кто-либо ныне?»
Осыхающие камни на отмели глубиной менее пяти локтей…
Я спрашиваю: «Есть ли кто-либо ныне?»
Якорное место забито песками…
Лоцман медленно обернулся.
Кажется, он смотрел на Лейю, но она не могла понять его взгляда, потому что сквозь просвечивающую фигуру видела всё те же голые камни, ужасные мёртвые обрывы и розоватое небо над ними. Розоватое, нежное небо. Цвета ночной сорочки, брошенной ею в спальне Главного купола.
Нет справедливых…
Нет верного друга…
Смерть стоит передо мной,
как выздоровление перед больным…
Как выход после болезни, как благовоние винного дерева…
Как сидение под парусом в ветреную погоду.
Как путешествие под дождем и возвращение на военной барке…
— Это песня?
Севр не ответил.
Наверное, Лоцману не на кого опереться, подумал он.
Но барка скользит по тёмной воде. И путь впереди известен.
Ужасные обрывы, тускло мерцающие зеркала скольжения, тонко посеребрённые инеем. Вряд ли Вечный Лоцман видит череп с огромными глазницами, ледяным комом белеющий на чёрной каменной террасе. Вряд ли он видит завихрения серебристого ледяного песка. Под баркой, которую он ведёт, плещет вода. Он её слышит. Иногда вода становится совсем прозрачной, а с обрывов срываются метельные завихрения. Солнечный ветер болтает слабое магнитное поле планеты, как мыльный пузырь. В такую ночь легко сбиться с курса, хотя якорные стоянки здесь можно пересчитать на пальцах. Это не сложно, когда на каждой руке только по три пальца. Некоторые стоянки защищают только от берегового ветра, тогда барку надо прятать под маяками. Ближайший — Хирхуф, по имени канала. Его следует достичь до начала пылевой бури. К этому маяку лучше подходить к восходу, когда Солнце ещё за Олимпом, но бедный розоватый свет уже отмечает тяжёлую рябь медленного течения, а некоторые скалы фосфоресцируют. Барку следует держать носом на оранжевую светящуюся скалу. Скала будет медленно увеличиваться, она будет расти, заполнять пространство. И лишь когда скала закроет собой Олимп, надо резко взять вправо на двадцать градусов. Когда-то военная барка «Аллис» на полном ходу врезалась в узкий каменный островок, потому что маяк погас. «Аллис» тонула почти три часа, было холодно, отбивное течение не позволило никому спастись. Кипящая лава, стремительно вырвавшаяся из южного кратера Олимпа, вытопила гигантскую ледяную линзу, веками спавшую под каменными слоями, и мутная бешеная вода стеной пошла вниз, в долину. Некоторые маяки ещё работали, но их свет помочь не мог. Лабиринты Иртет-центра затопило, несмотря на медные закрышки. Три долгих страшных недели из-под земли доносились стоны. Они записаны на листы земфрии. Существа с Земли принимают стоны умиравших за музыку. Они думают, что нас погубило отсутствие воды, а на самом деле нас погубила вода, вытопленная извержениями…
2
— Эти знаки похожи на текст…
Севр взглянул на внутреннюю полупрозрачную перегородку барки, расписанную смутными узорами. Они походили на огромную фотографию звездных перемычек. Если понимать порядок пробелов, знал Севр, можно почувствовать скрытую ритмику, услышать звучание давно исчезнувших голосов.
— Какие-нибудь заклинания?
— Путь…
— Что это означает?
— Не знаю,— он всё ещё сердился.— Ни один землянин не знает. У марсиан не было религии, как мы это понимаем. Они не боялись друг друга или стихий. Самые жестокие бедствия они принимали как должное. Не больше.
— А что они умели?
— Хранить воду,— объяснил Севр.— И уходить от воды. Строить неприхотливую жизнь. Спасать её. Напитывать себя водой, так это прозвучало бы по марсиански. В корнях большинства марсианских слов заключено понятие воды.
ebooksa