Бэйл одним глотком осушил стакан. На мгновение Найквист даже подумал, что он лопнет в руке мужчины. Но Бэйл несколько раз вдохнул, а затем улыбнулся. Это выглядело так, словно глыба льда раскололась на две части.
– Вы правы. Вы правы, Найквист. Она не моя дочь.
Найквист был удивлен внезапным признанием, но воспротивился желанию продолжить расспросы. Вместо этого он смотрел, как Бэйл поставил стакан на стол и подошел к одной из картин. Комната была настолько тускло освещена, что его фигура, казалось, сливалась с сюрреалистическим пейзажем.
– Это было нелегкое дело, – начал он. – Это все. Я не знаю подробностей. Не хочу знать. Какой-то художник. Мою жену всегда привлекали такие чувствительные типы. Конечно, он был намного моложе ее.
– И это был Доминик Кинкейд?
Бэйл отвернулся от картины.
– Да. – Его лицо при этом не выражало ничего – ни боли, ни потери.
Найквист не собирался отступать.
– Значит, ваша жена начала встречаться с этим парнем, а потом забеременела?
Кивок в ответ.
– И так появилась Элеанор?
Бэйл усмехнулся.
– Главное то, что я воспитывал ее как свою. Как моего собственного ребенка. Сколько мужчин поступили бы так? Да, я дал Элеанор все, чего она могла бы хотеть от жизни. Конечно, я имею в виду чисто материальную составляющую. Что бы она ни требовала, ну, я не знаю… Я не могу судить о своей способности любить. А кто-нибудь другой может?
– Наверное, нет.
Двое мужчин молчали, и, казалось, в комнате звучало эхо этой тишины. На застывших пейзажах мерцали проблески других миров, будто проникшие через залитые лунным светом двери. Тонкие осветительные приборы гудели с тщательно контролируемой мощностью. Впервые Найквист почувствовал связь с другим человеком. Он спросил:
– Что случилось?
– Простите? – пробормотал Бэйл, словно спросонья.
– Что заставило Элеанор уйти из дома?
– Она узнала о Кинкейде.
– Вы ей никогда о нем не говорили?