И с вышивкою. Порфирий Витюльдович тоже такие глядел, да передумал, уж больно девчачьими были все эти их цветочки с бабочками.
— Ты кто? — спросил он почти дружелюбно.
— Директор, — молвил господин, осознавая, что гость превосходит его и силой, и статью.
…а сторожа он давече сам отпустил, как и весь прочий люд, дабы оный не мешал проводить пробы и договор договаривать с рыжухой, что метила в примы и готова была за место сие благодарить со всем старанием…
А теперь вот…
…надо было в гостиницу ехать. Жадность сгубила, на кой ляд гостиница, когда при театре имеется роскошнейший нумер, для особых, стало быть, персон… а тут вот…
— Директор, стало быть, — Порфирий Витюльдович рыжую не отпустил. Разожми руку и сгинет в театре, ищи ее потом по местным закуткам. А так, глядишь, побоится платье рвать.
— Вы… вы не портите реквизит! — тоненько возопил директор.
— Ольгерда где?
— Ольгерда? — он нахмурился, будто пытаясь сообразить, о чем вовсе Порфирий Витюльдович разговор ведет. — Ах, Ольгерда… а она изволила отбыть…
— Куда?
— Не сказала, — директор развел руками. — Сия особа, позвольте заметить, изрядным норовом обладает…
— Живет где?
— А вы кто…
— Жених…
— Любовник, — фыркнула рыжая.
— Жених, — Порфирий Витюльдович дернул за платье. И рыжая взвизгнула.
— И все же реквизит театральный портить не надо… — произнес с упреком директор.
— Это кто ж у вас таким… реквизитом будет?
— Клеопатра, — рыжая вздернула подбородок. — Царица египетская!