Пепелище было черно-серым, что нарисованный на земле огромный глаз, который пялился в небо, надеясь именно там отыскать ответы.
Себастьян тоже поглядел.
Ишь ты, синее.
Яркое в кои-то веки. Солнце в желтом мундире да со свитой редких облачков… потеплело. Знать бы, надолго ль? И от земли пар поднимается, но это не от солнца — хорошо горело. И свезло, что огонь, будто почуявши, что хватает у воеводы иных дел, соизволил ограничится одной-единственною избой.
Пусть и выгорела она дотла.
А заборчик вот остался.
И калиточка скрипучая. И ржавое ведро без дна, насаженное на кол, что вражья голова. Ведро слабо блестело росяным боком. Прятались в пыли реденькие незабудки.
Пахло гарью и паленым мясом.
Расхаживал по пепелищу черным грачом некромант, который и при свете-то дня выглядел зловеще. И никто-то из полицейских, коих собралось изрядно — околоток за всю историю свою не помнил, чтобы столько и сразу — не смел приблизиться, нарушить таинство непонятного обряду.
Да и вовсе…
Люди тихо переговаривались, и Себастьяну доставались обрывки чужих мыслей.
…пустили петуха, и думать нечего…
…да ну, сам прокурился…
…последний разум… а еще некромант, называется… хорошо, что только себя попалил, а мог бы весь город…
…а все одно, неспокойное место… кто бы тут стал жить…
…у кого за душой ни шиша…
…некромантам платят иначе, не чета нам с тобой… только этот дурень все на зелье…
Разговоры были унылы в своей предсказуемости. И, конечно, могло статься так, что говорившие говорили все верно, однако чутье Себастьяново подсказывало: простоты ждать не след.
И вправду, Зигфрид остановился в центре черного пятна, раскрыл руки, голову запрокинул, вперившись в небо невидящим взглядом…
— Еще один… на нашу голову, — сказал кто-то, не особо чинясь. — Ненормальный…