Ловец бабочек. Мотыльки

22
18
20
22
24
26
28
30

— Дело, конечно, ваше, но на царицу эта не тянет, — Порфирий Витюльдович подтянул девку поближе. — Тысячу дам…

— За что? — директор насторожился.

— Кому? — уточнила рыжая, прекративши сопротивляться.

— Тому, кто мне толком расскажет, что с Ольгердой приключилось и как ее найти…

— Так… — рыжая прикусила губу. По всему выходило, что получить тысячу ей хотелось, однако она не знала, что и вправду стоит рассказывать, а о чем — умолчать.

— Говори, говори, — помог ей Порфирий Витюльдович. — Не стесняйся. Глядишь, и поболе дам… за откровенность…

…что ж, Фанечка умела быть откровенной. Она вообще полагала себя на редкость внимательной особой с изрядной долей везения. А как иначе? Четвертая дочь, которой только и доставалось всю жизнь, что пинки со щипками да вечное недовольство матери.

Та беременела и рожала.

Отец работал.

Сестры работали. И братья тоже. А малышня, которое в доме прибавлялось, висела на Фанечке. То постирай, то приготовь, переодень… догляди… и ей иного хотелось, а не состариться, как Марфетка с Ильнушей…

…она из дому-то сбежала лучшей жизни искать, свято веря, что хуже точно не будет.

И повезло.

Не на сводню наткнулась, а на вполне приличного господина, который к молоденьким девочкам расположен был, и зажила красивой новой жизнью, а как надоела, так ее в театр пристроили, прощальным, так сказать, подарком.

А что в театре?

Хорошо.

Наряды. Платья. Сцена… сцена очаровала. Никогда прежде на Фанечку не глядели с таким восторгом, никогда не ловили каждое слово ее… она опьянела от восторга и трепета.

А еще от зависти.

Ей бы примой стать, чтобы от как Ольгерде слали цветы корзинами и подарки к ним, чтобы у гримерки толпились, желая хоть бы одним глазком взглянуть, чтобы… только Фанечка прекрасно понимала, что желающих в примы выбиться много.

Вон, последняя кордебалетная девка спит и видит себя на сцене.

И после сцены, в мехах с жемчугами.