Реджинальд послушался. Стоял покорно, прижимая женщину к себе, и пытался думать о вещах отвлеченных. Об экзаменах, к примеру. Но как назло, на все экзамены они были поставлены в пару, и потому ближайшие десять дней грозили превратиться в пытку. Дни рядом с Мэб Дерован, которая, признаться, как экзаменатор пугающе великолепна. Ночи рядом с Мэб Дерован, стонущей, изгибающейся, бормочущей «еще! Сильнее!», раскрепощенной, страстной, желанной. Обладание на одну тысячную долю, ровно насколько позволяют чары.
И проклятая иллюзия, что сейчас объятия что-то значат. Но это не так. Просто у Мэб Дерован, как и у самого Реджинальда, нет близких друзей, которые подошли бы, взяли за руку, успокоили гнев, утешили обиду.
Мэб развернулась в его руках, застыла, глядя снизу вверх. Пальцами, никак не желающими отогреться, коснулась щеки, и Реджинальд вздрогнул. От холода, но больше от самого этого прикосновения. Ее влажно поблескивающие в сумраке губы давно уже были его наваждением. Он все мог от нее получить, удовлетворить страсть любым желанным способом. Чары бы не позволили Мэб сопротивляться, больше того — она сама захотела бы все, что он только потребует. Все, кроме поцелуев. Это — слишком личное.
Мэб приподнялась, так, что ладонь его, лежащая у нее на пояснице, скользнула на ягодицы, и поцеловала: осторожно, почти робко, в уголок рта.
— Вы — потрясающий человек, Реджи.
— А… Что?
— Идемте, — Мэб сделала шаг назад, выскользнув из объятий. — Время позднее.
Глава тридцать третья, в которой время тянется медленно
Первыми экзамены традиционно сдавали шестикурсники — им предстояла еще полугодовая подготовка дипломной работы. Однако очень скоро нервная обстановка начинала воздействовать на всех, и в считанные дни Абартон охватывало настоящее безумие.
Впрочем, здесь давно уже царило безумие, кружа голову, заставляя действовать вопреки обыкновенному. Мэб предпочитала на это свалить все свои собственные странности в первые минуты, но сейчас, лежа в темноте, прижимаясь щекой к горячему плечу, ладонью ощущая крепкие мышцы, она осознавала: ее действия продиктованы не начарованным желанием, не всеобщим безумием, не страхом, не гневом, ни чем-либо еще подобным. Ей просто нравится этот человек, и этот покой тоже нравится, ощущение уверенности, которое дает его объятье. Сегодня одного взгляда на спокойного, сдержанного Реджинальда Эншо хватило, чтобы Мэб совладала с гневом, вылетела на улицу и только там дала себе волю.
Мэб приподнялась, разглядывая спящего любовника. Как глупо было злиться, а еще глупее — видеть в человеке ожидаемое, навешивать ярлыки, барахтаться в уверенности «я знаю, что ты из себя представляешь». Мэб ненавидела своих родных за снобизм, постоянно сравнивала мать, тетку, сестер и кузин с отцом, человеком широчайших взглядов. Не в их, конечно, пользу. И что сама? С поистине материнским снобизмом, с презрением смотрела на человека лишь потому… А Мэб и сама уже не могла вспомнить, что за кошка пробежала между ними. Не оказал почтение? Сделал замечание? Высказался против какой-то ее идеи? В начале карьеры идей у Мэб было хоть отбавляй, это сейчас она приутихла.
— Мне уйти? — сонно спросил Реджинальд, приоткрыв глаза.
— Нет, — Мэб вновь легла, обнимая его за талию, прижимаясь крепче. — Спи.
Ее разбудил запах кофе. В последние дни Мэб пристрастилась к этому напитку, как варит его Реджинальд: крепкому, горьковатому, с цветочным ароматом меда, пряностями, и без молока. Ничего общего с жиденьким кофе, что подавали в имении.
— Если мы не выйдем через пятнадцать минут, — заметил Реджинальд, подавая ей чашку, — то опоздаем на экзамен.
— Ты… Ты… — Мэб задохнулась от возмущения. — Почему ты не разбудил меня?
Эншо усмехнулся уголком губ и сжал ее запястье, унимая дрожь и не давая расплескать кофе.
— Леди Мэб Дерован, вам нужно пять минут, чтобы одеться, и во время экзаменов вы не завтракаете, наверное, чтобы быть злее. Поэтому я решил, вам лучше выспаться.
Мэб сдалась, выдохнула и глотнула кофе. Раздражение унималось медленно, ей все еще хотелось придушить Эншо.
— И как только вы все замечаете, мистер Реджинальд Эншо?!