— У меня было тяжелое детство, — посетовал Реджинальд. — Поторопитесь лучше, леди Мэб. Первыми у нас маги де Линси, может потребоваться установка щитов.
Он вышел, аккуратно прикрыв дверь, и только сейчас Мэб сообразила, что сидела обнаженная, одеяло сползло до талии. При мысли, что Реджинальд смотрел на нее, затвердели соски. Безразлично смотрел, охладила себя Мэб. Не следует выдумывать лишнее. И расхаживать перед мужчиной нагишом тоже не следует.
Не без сожаления допив кофе, Мэб поднялась с постели, умылась и быстро оделась. На то, чтобы собраться, у нее и в самом деле ушло не больше десяти минут.
Это была худшая в мире рутина: обреченная. С утра вся тяжелее было подняться с постели, а ночью и Мэб, и Рэджинальд отрубались, едва голова касалась подушки. Даже чары «Грез» почти пасовали перед усталостью. В то же самое время дни тянулись удивительно медленно, словно все в Абартоне барахтались в патоке. Никогда прежде не бывало такого, и Мэб невольно возвращалась мыслями к — возможно — испорченному ритуалу. В ее памяти от того дня мало что осталось, на что можно было лишь досадовать. Следовало бы, конечно, серьезно поговорить на эту тему с ректором, но один его вид выводил из себя. Мэб боялась сорваться, и потому избегала встреч, а на коротких летучках старалась сесть подальше и опустить взгляд в бумаги.
Ее собственные экзамены были щедро разбросаны по всем этим дням, и постоянно приходилось сверяться с расписанием, чтобы не перепутать «Шестикурсники, монастырские колдуны и ведьмы» с «Первокурсники, общая история магии». К величайшей досаде Мэб историю магии сдавали почти все. Во всеобщей истории и истории отечества делались послабления для большинства курсов, предполагалось, что все это было ими изучено еще в школе. Но всем выпускникам Университета просто непременно нужно было знать подробности: когда признавали и преследовали магию, боролись с могущественными колдунами, изобретали определенные заклинания и вводили в обиход магические вещицы. Мэб любила свою работу, любила историю, но как же люто ненавидела она вытаскивать ответы клещами из тех, кому все это безразлично. Она злилась — сейчас злилась особенно легко, вспыхивала, как спичка, и пыталась списать все на сорванный ритуал, чары, усталость.
Миро она завалила с особым наслаждением, и притом — почти не прилагая к этому усилий. Юнец, должно быть, надеялся, что сработает привычно его имя и страх перед лордом-министром. Сработал бы, пожалуй, если бы в комиссии председательствовал престарелый профессор Юэнн, глава исторической кафедры. Однако он был стар, немощен, ленив, и с радостью передал все свои полномочие «юной Дерован». Мэб же министра Миро не боялась совершенно и с наслаждением поставила юноше неуд.
Миро подкараулил ее тем же вечером после летучки. Мэб была издергана, измотана: последними днями, коротким разговором с ректором, которому пришлось напоминать, что студентов следует проверить, чарами, собственным почти непреодолимым желанием пойти домой, упасть в постель, обняв Реджинальда, и уснуть. Миро, уверенный в своей правоте, был необычайно нахален. Он хотел лучшей отметки. Пять предпочтительнее всего. Мэб пообещала при следующей просьбе превратить его в лягушку и сдать в детский сад в городке — в живой уголок. Миро рассмеялся — это, к слову, не было шуткой — и повторил свою просьбу. Мэб, не желая больше препираться, создала легкую иллюзию и бросила ее в юнца. Миро квакнул.
Нехитрая магия отняла у Мэб последние силы, в глазах потемнело, и падала она уже в полузабытьи, сожалея только, что под ногами утоптанная дорожка кампуса, а не его мягкая трава.
— Как это понимать? — поинтересовался Реджинальд.
— Она — ква! — тяжелая! — пожаловался Миро, втаскивающий леди Мэб по ступенькам. Волоком.
— Ква? — уточнил Реджинальд, в два шага оказываясь у крыльца. Он бережно поднял Мэб на руки и кивнул на дверь. — Откройте.
— Эта… — Миро отвел глаза и решил не ухудшать свое положение, — профессор наложила на меня какие-то чары.
— А вы, Миро, как знатный двоечник, не можете от них избавиться? — хмыкнул Реджинальд. Осторожно опустив Мэб на памятную кушетку, он развернулся и оглядел юношу, сощурившись. — Простенькая иллюзия. Если не снимете самостоятельно, она спадет через час с небольшим.
— Я — ква! — не хочу — ква! — квакать! — возмутился Миро.
— Вы маг вроде бы, — хмыкнул Реджинальд. — Во всяком случае, так написано в вашем личном деле. У вас даже дар есть. Вот у меня, к примеру, никакого дара и в помине, а чары я снимаю без особого труда.
Это было, право слово, не совсем верно: Реджинальд до сих пор готовил антидот, тратя на это по два-три часа в день, отчего постоянно хотелось спать.
Миро демонстративно замер в дверях, скрестив руки: никуда не пойду, пока меня не избавят от чар. Рот открывать он очевидно боялся, но губы все равно шевелились, и слышалось едва различимое кваканье. Реджинальд посмотрел на Мэб, бледную, изможденную, измотанную событиями последних недель, и в конце концов сжалился над Миро, но больше над самим собой и своей компаньонкой.
Чары Мэб сгоряча наложила довольно простые, но, если можно так сказать, едкие. Они держались стойко и сошли только с третьей попытки. Пожалуй, до утра бы продержались, о чем Реджинальд, конечно, промолчал. Отряхнув ноющие после колдовства — а сегодня еще пришлось ставить щиты на трех экзаменах у магов-второкурсников — руки, Реджинальд указал на дверь.
— Свободны, Миро.
Юноша кивнул.