Маленькие часы ампир, стоявшие на камине, пробили половину седьмого. Миссис Брайт поспешно встала.
— Приляг немного, Этель. Тебе это будет полезно. А я должна еще натереться.
— Она скинула крепдешиновый капот — подошла к мраморной подставке и протянула руку к золотой, усыпанной алмазами банке. Она любовно сняла крышку, опустила палец в нежную, благоухающую массу и стала натирать ею лицо, шею, грудь.
Большие темные глаза девушки со странным вниманием следили за ней.
— Мама, — с горечью заговорила Этель. — Ты ни во что не веришь, а все-таки ежедневно совершаешь богослужение. Ты зажгла бы лампадку перед этой мраморной подставкой. Для вас всех этот «эмс» единственное божество, которому вы поклоняетесь.
Миссис Брайт бросила взгляд в зеркало и улыбнулась:
— Разве то, что дарует нам вечную молодость и совершенство, не досточной поклонения, Этель?
— А ты знаешь, чего стоит твоя вечная молодость и совершенство, мама?
— Конечно, — с удивлением ответила миссис Брайт, — семьдесят пять долларов…
— И чьей-то жизни, и чьего-то счастья, и… — Этель остановилась, — не стоит впрочем говорить с тобой об этом.
— Конечно. Ты лучше иди теперь, переоденься, Этель.
Девушка встала. У дверей она остановилась:
— Быть может, это безумие, мама, но я должна поделиться этим с Фрэдом, рассказать ему, что я видела его покойного отца.
Не дожидаясь ответа, Этель закрыла за собой дверь. Лицо миссис Брайт приняло решительное выражение.
— Это тебе, моя милая, не удастся, — про себя сказала она и торопливо позвонила.
Вошла Лизетта, хорошенькая маленькая француженка — камеристка.
— Живее, Лизетта, надо все скоренько сделать. Я хочу сойти вниз раньше барышни, — бедняжка плохо чувствует себя, — чтобы ей не пришлось одной принимать гостей.
Когда Этель вышла в просторную гостиную, мать встретила ее с улыбкой:
— Тебе лучше, дитя мое?
* * *