На берегах Гудзона. Голубой луч. Э.М.С.

— Мебельный фургон и носильщиков доставлю я, — прибавил дедушка.

В дальнейшей мирной беседе дедушка еще раз упомянул о своей особенной антипатии к Майкелю Кримсону.

Когда они все втроем выходили из дома, Томми, шедший последним, столкнулся в дверях с худощавым человеком.

Довольный своим успехом, бывший воришка чувствовал себя более уверенно, чем обычно. Поддавшись внезапному приступу шаловливости, он схватил худощавого человека за фалды сюртука и с серьезным видом спросил:

— Вы мистер Майкель Кримсон?

— Да, я.

— Я иду от вас, я хотел предупредить вас. — Голос Томми стал торжественным. — Будьте осторожны, мистер Кримсон: за вами следят.

Кримсон обалдел от неожиданности. Не дожидаясь ответа, Томми бросился догонять друзей.

На следующий день Майкель Кримсон сообщил об этом происшествии Дэву Симпкинсу. Последний нахмурился и сказал с досадой:

— Вы очевидно сделали какую-нибудь неосторожность, Кримсон. Лучше всего будет вам исчезнуть на некоторое время с горизонта. Мы найдем для вас работу в провинции. Да и вообще я весьма недоволен вами. Эта неудача с проклятым стариком… у вас был целый месяц времени на то, чтобы его разыскать…

— Мистер Симпкинс, — с искренним сожалением ответил шпик, — я сделал все, что мог, обшарил весь Нью-Йорк, пустил в ход все свои связи. Но все напрасно. Старик как в воду канул.

Три дня спустя, мистер Гарвэй Уорд прислал мебельщиков за старинными дедовскими часами, которые он приобрел у мистера Эльда. Драгоценная вещь была снесена в фургон в полной сохранности. Майкель Кримсон, оказавшийся как раз дома, проявил совершенно неожиданную любезность, что Мэри Эльд не без основания, быть может, приписала чарам своих прекрасных глаз и улыбки; мистер Кримсон помог носильщикам снести дорогую ношу с лестницы, держа ее все время крышкою вверх.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ Два письма из Флориды

Гарвэй Уорд держал старика под постоянным наблюдением, применяя к нему всевозможные методы исследования, но никак не мог добиться от пациента каких бы то ни было сведений о его прошлом. Старик не мог вспомнить ничего, что относилось к его прежней жизни. Он был приветлив, хорошо настроен, с первого слова, как ребенок, слушался врача, никогда не выражал никаких желаний. Он мог целыми часами сидеть и смотреть в окно или перелистывать книгу с картинками. Последнее обстоятельство дало Гарвею Уорду возможность подметить в старике одну странность, которая, впрочем, ничего не объясняла ему: старик не выносил красивых женщин. Если ему попадалось в каком-нибудь журнале изображение красивой женщины, он выдергивал страницу и разрывал ее в клочки. Точно также, когда он замечал в приемной Гарвэя Уорда красивую пациентку, он разглядывал ее с нескрываемой враждебностью, начинал сердиться, волноваться и бормотать бессвязные слова.

Однажды вышел такой случай: Уорд, в его присутствии, дал одной пациентке баночку с какой-то белой массой, и тут произошло нечто неожиданное: старик набросился на женщину, вырвал у нее из рук банку, швырнул ее на пол, растоптал и закричал пронзительным старческим голосом:

— Убийца! Убийца!

С большим трудом психиатру удалось увести разбушевавшегося старика в соседнюю комнату и успокоить его. Весь день старик был мрачен и расстроен. Похоже было на то, что он напрягает свой бедный больной мозг, хочет что-то сказать Уорду, но не находит слов. К вечеру, когда он несколько успокоился, Уорд вынул из шкафчика такую же белую баночку и поставил ее перед пациентом. Старик некоторое время с ужасом смотрел на нее, затем, закрыв руками лицо, разрыдался. Гарвэй пытался задавать ему самые различные вопросы, но старик, заглушая рыдания, твердил только: «убийца», «убийство», «преступление». Однако, потом старик схватил банку и закричал:

— Это — мое! У меня украли! Никто не имеет права распоряжаться этим.

Он открыл банку и понюхал содержимое. В банке было сильно пахнувшее скипидаром средство от невралгии. Искаженные черты лица старика вдруг разгладились; он спокойно улыбнулся и подал банку Уорду.

— Это ты можешь оставить себе. Тут нет ничего дурного.