— О каких лицах говорите вы? — быстро спросил Гарвей.
Самуил Каценштейн молчал.
— Не имеете ли вы в виду моего отца?
— У него нет никаких оснований любить Джэка Бенсона.
— Вы ошибаетесь; мой отец неспособен на такой поступок. Он консерватор, если хотите, даже реакционер, но он насквозь порядочный человек.
Старый разносчик, беседовавший долгое время с женой Бенсона и узнавший ее мнение насчет старого Уорда, сжал губы и ничего не сказал.
— Кроме того, мой отец в настоящее время не в Нью-Йорке, — с раздражением продолжал Гарвей. — Он в Деневре.
— Странно. Я готов поклясться, что видел его сегодня в автомобиле на Бродвее.
— Это совершенно невозможно. Я сегодня получил от него письмо, в котором он сообщает, что вернется в Нью-Йорк только в конце недели.
— Значит, я ошибся, — заметил старый разносчик. Однако голос его звучал неуверенно.
— Мы передадим дело Бенсона сыщику, — сказал Гарвей. — Ведь вы его сегодня увидите?
— Да.
— Затем я попросил бы вас отправиться в санаторий, чтобы установить там наблюдение; ваш старый приятель Том Барнэби пропустит вас, если вы туда явитесь с бутылкой спирта.
— Хорошо. А мне завтра прийти сюда?
— Не надо, я буду в городе послезавтра. Мне необходимо отправить сюда кое-что из мебели моей жены. Приходите к десяти часам на квартиру Грэйс, я вас там буду дожидаться. А теперь захватите, пожалуйста, письмо для моего служителя, он на квартире жены, так как наша пустует. Пусть он отправит все книги из моего кабинета в охотничий домик, а также картины, развешанные на стенах.
Каценштейн распрощался, и Гарвей вздохнул с облегчением. Он хотел на несколько часов забыть о всех тайнах и загадках и целиком отдаться счастью, которое сулила ему пробуждающаяся любовь Грэйс.
* * *
На следующий день прибыли ящики с книгами. Грэйс помогала при их разборке. Она их раскрывала, морщила лоб при виде латинских и греческих названий, рассматривала рисунки.
Гарвей достал небольшой портрет, написанный масляными красками, и протянул его Грэйс.
— Это мой отец, — сказал он. — Работа Сарджента.