Доктор посмотрел на него с искренним уважением, словно ожидал от Бастиана совсем другого и готовился отстаивать невиновность Аделин с той же решимостью, с которой давеча наставлял на Бастиана пистолет.
Летняя ночь клонилась к рассвету – в тихом воздухе уже чувствовалось движение ветра и жизни. Где-то в садах начали просыпаться птицы, перекатывая в горлышках песни. Полицмейстер зевнул, спрятал руки в карманы и, поежившись, спросил:
– Что думаете, вернуться прикорнуть на часок или еще кофе?
– Давайте прикорнем, – сказал Бастиан. – Нам нужны силы.
Он чувствовал, что спокойный сон придет к ним еще не скоро.
– На костер! Немедленно на костер! Эта мразь должна сгореть!
Бургомистр, который спешно вернулся в Инеген после телеграммы, рвал и метал. Лежа на металлической лавке в подвальной камере, Аделин слышала его вопли из кабинета полицмейстера на первом этаже и представляла, как он брызжет слюной во все стороны.
Отец и сын Гейнсборо жили в полной уверенности, что им все дозволено. Папе можно разорять и вышвыривать из города тех, кто рискнет сказать слово поперек. Сыну можно бить женщин, которые ему не нравятся. Делай все, что хочешь, никто не осмелится встать у тебя на пути.
А теперь кто-то встал. И Курт ухает филином, не успев дойти до дома.
Конечно, в ее виновность никто не поверил. Пусть ее боялись, но Аделин все-таки имела репутацию достойной женщины и законопослушной ведьмы, к тому же у нее были показания свидетелей и заключение врача. Все горожане, узнавшие о том, кто именно так громко ухает в больнице, считали, что Курт Гейнсборо получил по заслугам, что он давно нарывался и за такое надо не карать, а награждать.
Ведьма воспитала, раз папаша не воспитывал.
Но его отец, разумеется, придерживался совсем другого мнения, и господин Арно был вынужден приехать к дому Декар и предъявить Аделин ордер на ее арест, спешно выписанный лично бургомистром. Буквы тряслись, словно написанные пьяной рукой, – глава города не помнил себя от гнева. Полицмейстер выглядел так, словно был вынужден переступать и через себя, и через свои чувства, и через все принципы, которым служил много лет.
– Доктор Холле пообещал, что лично присмотрит за Уве, – сказал он так, словно это могло что-то исправить. Аделин смогла лишь кивнуть.
Она ведь всегда знала, что будет именно так. Однажды ее обвинят в том, чего она не совершала, и господин Арно приедет, чтобы забрать в тюрьму ту, которую хотел бы видеть женой младшего сына. И ничего уже не поможет – просто потому, что ее хотят уничтожить.
Аделин позволили собрать необходимые вещи и одеться в простую и удобную одежду, и она невольно обрадовалась тому, что ее не волокут из родного дома в нижней рубашке, как волокли всех ведьм на протяжении всей человеческой истории. Уве, который выглядел сосредоточенным и серьезным, проводил ее до полицейского экипажа, и там его лицо нервно дрогнуло – так, будто ребенок устал быть взрослым и позволил себе на мгновение по-настоящему испугаться за сестру и свое будущее.
– Все будет хорошо, Лин, – произнес он с надеждой. – Я не покину дома без Барта, обещаю. И вообще… – Уве посмотрел на полицмейстера и сказал: – Я уверен, что это какое-то недоразумение. Все должно разрешиться, полиция разберется, что ты ни в чем не виновата.
Господин Арно лишь кивнул, избегая смотреть на Уве, и экипаж поехал в город. Аделин сидела на скамье рядом с ним, гордо выпрямив спину и вскинув подбородок, и со стороны казалось, что они едут на прогулку, вот только полицмейстер не знает, куда себя деть от стыда.
Держаться спокойно и гордо и не сдаваться – вот все, что Аделин могла делать, достоинство было единственным, чего у нее еще не успели отобрать.
Самообладание окончательно покинуло ее, когда Аделин вошла в камеру в сопровождении офицера Бруни, который держался хмуро и виновато, словно это из-за него ее сюда и привезли. Аделин почти без чувств опустилась на лавку, спешно застеленную чистой простыней, и уткнулась лицом в ладони, пытаясь хоть как-то закрыться от несправедливости. Еще вчера она способна была окружить себя непроницаемой завесой: все видели бы девушку, которая спокойно сидит на лавке, а Аделин за этим мороком могла бы кричать, рыдать в голос, бить кулаком в стену, выплескивая боль и горе.
Ей стало бы легче, обязательно. Но теперь она не могла ничего сделать. Удар Курта Гейнсборо отнял у нее магию.