Память, что зовется империей

Махит не представляла, что на это отвечать. Ее переполняло, колотило, распирало от чувств, ядовитых секретов. Что продал Искандр. Почему Шесть Путь пойдет на что угодно, лишь бы остаться собой – и императором. Так просто это не объяснить.

– Идем, – сказала она. – Пока никто не заметил, что мы потерялись.

Три Саргасс задумчиво промычала меж зубов. Махит прошла прямо мимо нее, из дверей. Последнее, что ей сейчас было нужно, – это объясняться. Не сейчас.

Вот бы перестать думать.

Она только и делает, что думает.

Три Саргасс последовала за ней, за левым плечом – идеальная тень, прямо как на поэтическом конкурсе.

– Девятнадцать Тесло оставила сообщение, – сказала она перед тем, как они покинули императорские покои. – Просила передать, что не собирается мешать тебе делать что-нибудь неразумное. Что вообще не собирается тебе мешать.

Махит передернулась, зная, что ее предоставили самой себе, и все равно почувствовала жалкую благодарность как к Девятнадцати Тесло, так и к Три Саргасс.

Интерлюдия

Имаго-аппарат невелик: самое большое – длиной с короткую фалангу человеческого пальца. Даже на станции в тридцать тысяч душ и десять тысяч сохраняемых имаго-линий как вне, так и внутри жителей весь склад аппаратов представляет собой небольшую и стерильную сферическую комнату. Он угнездился поближе к бьющемуся энергетическому сердцу Лсела – насколько только возможно изолированный от невзгод в виде космического мусора, космических лучей или случайной декомпрессии: это, говорила Акнель Амнардбат, самое безопасное место на станции. Обитель всех станционников: сюда приходят на покой все мертвецы, до поры, а потом возвращаются, переиначенные.

Амнардбат находится ровно в ее центре. Каждую поверхность, кроме небольшого пятачка, где стоят ее ноги, и дорожки к двери, покрывают закрытые и размеченные отсеки: числа. Иногда имена – на самых старых или важных контейнерах имаго-линий. Если она оглянется через плечо, увидит отсек «Культурное наследие», откуда однажды вышел ее собственный имаго и куда отправится имаго, которым станет она.

Ранее эта комната приносила ей утешение: здесь в высшей степени мирно – идеальное напоминание, что под ее опекой находится весь Лсел, его прошлое и будущее. Акнель Амнардбат считает себя архивисткой; живи она на зеленой планете, звала бы себя садовницей. Ее задача – прививать растение к растению, разум – к разуму, сохранять, создавать и не позволять затеряться ни единой крохе Лсела.

Ранее эта комната приносила ей утешение.

Совсем недавно – шесть недель по тейкскалаанскому летоисчислению, которое переняла станция, переняла еще до рождения Амнардбат: вот так мало-помалу пожирают культуру, ей даже в голову не приходило замечать, что понятие «недели» не имеет никакого отношения к вращению Лсела, обороту к солнцу и обратно, – совсем недавно она стояла здесь и силой, вверенной ей как советнице по культурному наследию, велела одному из маленьких контейнеров изрыгнуть свое содержимое в ее поджидающие руки.

Сразу перед этим она промыла ногти сольвентом. Протерла, заточила до непривычной остроты.

Аппарат поступил в ее ладони из контейнера, отмеченного «П-Д» (Т. 2). В кодировке имаго-аппаратов это означало «Политика-Дипломатия» – определение специальности, типа, – а потом «Тейкскалаан», то есть имаго-линия политических дипломатов, отправлявшихся в империю, – и «2», второй в цепочке. Имаго-аппарат с записью Искандра Агавна, устаревшей на пятнадцать лет.

Тогда Амнардбат бережно его подняла; повернула в мягком освещении, чтобы он бликовал – металл и керамиды, хрупкие точки контакта, чтобы встать в рамку на позвоночнике носителя. Подумала, яростно как никогда: «Ты хуже поджигателя, хуже имаго-линии, которая готова разорвать оболочку станции бомбой. Ты хуже их обоих, Искандр Агавн: ты хотел впустить к нам Тейкскалаан. Ты говоришь стихами и шлешь кипы литературы, и все больше наших детей с каждым годом учатся способностям для жизни в империи и оставляют нас. Лишают нас того, кем они могли бы стать. Ты – разъедающий яд, и человек праведный просто раздавил бы твой аппарат».

Она не растоптала машинку вдребезги.

Взамен поскребла по хрупким контактам заостренными ногтями, легонько, совсем-совсем легонько, не в силах поверить тому, что делает, что она сама совершает такую измену, измену против памяти, против самой сути Культурного наследия, против тошнотворного ужаса ее собственного имаго (шесть поколений советников по культурному наследию – и все перепуганы до одурения, охмеления). Она ослабила контакты. Чтобы те отошли при малейшем стрессе.

А потом вернула аппарат на место и отправилась рекомендовать Махит Дзмаре на место следующего посла Лсела, и еще многие недели чувствовала себя… хорошо. Праведно.