Благородный Дом. Роман о Гонконге. Книга 2. Рискованная игра

– Что? – спросила она.

– Да вот, размышляю, какая паршивая у этих девиц жизнь.

– О, какая же она паршивая? Совсем не паршивая. – Орланда возразила с такой безмерной наивностью, что он был потрясен. – Это, наверное, лучшее время в их жизни. Они красиво одеты, им говорят комплименты, за ними бегают. На какую еще работу может рассчитывать девушка, если у нее нет никакого особого образования? Секретарши, если повезет, или фабричной работницы – двенадцать-четырнадцать часов в день за десять гонконгских долларов. Надо бы тебе, Линк, посетить одну из здешних фабрик и посмотреть, в каких условиях они работают. Я тебя свожу. Пожалуйста, а? Ты должен посмотреть, как люди работают, и тогда ты поймешь, какие мы здесь. Я с удовольствием все тебе покажу. Раз уж ты остаешься, тебе нужно все знать, Линк, все испытать. О нет, они считают, что им повезло. По крайней мере, они, пусть и недолго, поживут хорошо, поедят и посмеются вдоволь.

– И не плачут?

– Всегда плачут. Но плакать – это обычное занятие девушки.

– Но не для тебя.

Она вздохнула и положила ладонь ему на руку.

– Я свое получила. Но с тобой я забываю все свои прежние слезы. – Внезапный взрыв смеха заставил их поднять голову. Четверо японских бизнесменов сидели, ссутулившись, с шестью девицами. Стол был заставлен напитками, а им несли еще. – Я так счастлива, что мне не нужно… не нужно прислуживать японцам, – просто сказала она. – Я благословляю судьбу за это. Но они больше всех тратят денег, Линк. Гораздо больше, чем любые другие туристы. Они тратят даже больше, чем шанхайцы, поэтому перед ними стелются, хотя ненавидят их, и они это знают. Им, похоже, наплевать на то, что за деньги не купишь ничего, кроме притворства, сколько ни потрать. Наверное, они это знают, они умные, очень умные. У них, конечно, совершенно другое отношение к постельным утехам и к «ночным бабочкам», не такое, как у других. – Донесся еще один взрыв хохота. – Китайцы называют их лан синь гоу фей. На мандарине это дословно значит «сердце волка, легкие собаки», то есть «бессовестные».

– Бессмыслица какая-то, – нахмурился он.

– О нет, смысл в этом есть! Видишь ли, китайцы могут приготовить и съесть любую часть рыбы, птицы или животного – все, кроме сердца волка и легких собаки. Это единственные две вещи, которым не придать приятного вкуса: от них всегда идет вонь, что с ними ни делай. – Она оглянулась на тот столик. – Для китайцев лан синь гоу фей – это японцы. А также деньги. У денег тоже нет совести. – Она улыбнулась странной улыбкой и отпила ликера. – Теперь многие мама-сан и владельцы заведений дают девушкам аванс, чтобы помочь выучить японский. Ведь чтобы развлекать, нужно общаться, верно?

Мимо пропорхнула еще одна стайка девушек, и Орланда заметила, как они посмотрели на Бартлетта, что-то соображая, потом на нее, и отвернулись. Орланда понимала, они презирают ее за то, что она евразийка и пришла с гуйлао. Девушки присели еще за один столик. Посетителей в клубе стало прибавляться.

– Которую тебе хочется? – спросила она.

– Что?

Он сказал это с таким изумлением, что она даже засмеялась.

– О, да ладно, Линк Бартлетт, я видела, как у тебя глаза разбежались. Раз…

– Прекрати, Орланда! – Ему было неудобно, и в голосе неожиданно появилась жесткость. – В таком месте невозможно ни на что не обращать внимания.

– Конечно, поэтому я и предложила пойти сюда, – тут же промолвила она, стараясь, чтобы улыбка не сходила с лица. Реагировала она на все очень быстро, и ее рука снова нежно коснулась его колена. – Я выбрала это место, чтобы ты мог насмотреться вдоволь. – Она щелкнула пальцами. Мгновенно появился метрдотель, который вежливо встал на колени возле их низкого столика. – Дайте вашу карту, – повелительно сказала она по-шанхайски, а сама чуть не падала в обморок от искусно скрываемого страха.

Мужчина тут же протянул нечто вроде театральной программки.

– Оставьте свой фонарик. Я позову, когда вы понадобитесь.

Метрдотель отошел. Она, как конспиратор, придвинулась ближе. Их ноги теперь соприкасались. Одной рукой Линк обнял ее. Она направила луч фонарика на «программку». В ней были снимки двадцати-тридцати девушек. Под каждой фотографией шли ряды иероглифов.