Гайдзин

Теперь, когда Андре вернулся, ее опять переполняли сострадание и забота. «Еще лишь несколько часов – и потом я свободна».

Ужин прошел с огромным успехом. Анжелика лучилась.

– А теперь я оставляю вас наедине с вашими сигарами, коньяком и рискованными анекдотами!

– Последний бокал…

Она дала уговорить себя взять бокал с собой, и Вервен проводил ее, чтобы убедиться, что окна и новые ставни в ее будуаре и в спальне крепко заперты.

Неохотные пожелания спокойной ночи и приятных сновидений, и потом женщины остались одни, заперев на засов дверь в коридор. А Со раздела ее, расчесала ей волосы и убрала платье с кринолином в глубокий шкаф, где висела другая одежда, а белье уложила в комод, и все это время Анжелика со счастливым видом напевала про себя, довольная, что осталась здесь, успокоенная насчет завтрашнего дня, ликуя в душе, что ей так легко удалось остаться одной и что пожар и землетрясение не только не причинили вреда никому из них и не помешали ее плану, но даже наоборот, все упростили.

«Я помирю Малкольма и Джейми. Это плохо, что они отдалились друг от друга, – думала она в приятном возбуждении, жажда еще давала себя знать, но совсем не сильно, и вина было довольно. – Как я благодарна Богу за Андре! Интересно, как выглядит эта Ёсивара и его девушка. Я попрошу его рассказать мне о ней, и мы сможем вместе смеяться…»

– Спокойной ночи, мисси. – Слова А Со прервали течение ее мыслей.

Китаянка грузно направлялась к софе в будуаре. Последний раз, когда ее горничная спала там, даже с закрытой дверью в спальню, храп ее был оглушительным и еще больше растревожил ее.

– Нет, А Со, нет спать здесь! Ты уходить, вернуться чоп-чоп с кофе, утром, хейа?

Женщина пожала плечами:

– Спокойной ночи, мисси.

Анжелика заперла за ней дверь и в теплом свете, наконец-то совершенно одна, в мире и покое, лениво закружилась, мурлыча про себя мотив вальса. Через мгновение ухо ее уловило приглушенные звуки фортепиано. «А, это Анри, – подумала она, узнавая его манеру. – Он хорошо играет, лучше, чем Вервен, но с Андре его не сравнить. Шопен. Мягкий, тонкий, романтичный».

Она раскачивалась в такт чудесной мелодии, потом заметила себя в высоком зеркале. Секунду-другую она рассматривала себя, поворачиваясь то одной, то другой стороной, потом приподняла груди, как они это часто делали с Колеттой, выпячивая их так и эдак, чтобы посмотреть, в каком положении они выглядели более обворожительно, в каком – менее.

Глоток шампанского, шипучие пузырьки покалывали язык, музыка и вино кружили голову. Внезапный взволнованный порыв, и она уронила пеньюар с плеч, потом медленно потянула ночную рубашку все выше и выше, заигрывая с отражением в зеркале, восхищаясь ногами, лоном, бедрами, грудью и вот уже совершенной наготой той, другой особы, принимая то одну позу, то другую, пользуясь скомканной рубашкой, чтобы скрыть и чтобы обнажить.

Еще один глоток шампанского. Потом она обмакнула в вино палец и смочила им напрягшиеся соски – она читала, что так делали великие парижские куртизанки, используя иногда сладкое «Шато д’Икем» там и в других местах. Любопытно, что две наши самые знаменитые куртизанки в столице мира – англичанки.

Она хохотнула про себя, вся во власти ночи, музыки и вина. «Когда я рожу одного или двух сыновей и мне будет, скажем, двадцать один и у Малкольма появится любовница, а я буду готова для своего особого, неповторимого любовника, именно это я сделаю в первую очередь – для его удовольствия и для своего, а перед этим – для удовольствия Малкольма».

Еще глоток, потом еще, потом остальное, томно слизнув последнюю каплю, потом, глядя в зеркало, она пробежала язычком по бокалу, играя с ним. Снова короткий хохоток. Она поставила бокал на туалетный столик, он покатился и упал на ковер, но она не заметила этого, слух ее был настроен только на Шопена и его томящуюся в самой глубине страсть – глаза не отрываясь смотрели в зеркало, теперь отраженный образ был совсем рядом, бесстыдно близко.

Она лениво подалась вперед и прикрутила фитиль лампы, тени стали мягче, потом отодвинулась немного. Девушка в зеркале все еще оставалась там, очаровательная, полная неги и сладострастия. Пальцы ожили словно сами по себе и отправились путешествовать по телу, скользя, поглаживая, сердце забилось быстрее, трепеща от растущего наслаждения. Глаза закрылись. Она представила Малкольма, высокого, сильного, очень сильного, сладкопахнущего, вот он ведет ее в спальню, кладет поверх покрывал, ложится рядом, такой же нагой, как она, его пальцы всюду порхают по ней, лаская.

Ори тихо открыл дверь шкафа в соседней комнате, бесшумно прошел вперед и теперь стоял глубоко в тени рядом с полуоткрытой дверью, наблюдая за ней. Сердце тяжело стучало у него в ушах. Ему было легко спрятаться среди коробок, висящих платьев и кринолинов, легко было скользнуть еще дальше вглубь, сделавшись невидимым, когда горничная открыла дверцу шкафа и потом опять закрыла ее. Легко было услышать, как запираемый засов звякнул в последний раз, и определить, когда Анжелика осталась по-настоящему одна.