Гайдзин

– Несомненно справедливо, что британцы монополизируют самые разные производства, все морские пути и моря, все богатства покоренных земель… – теперь в улыбке Сергеева уже не было прежней теплоты, – …которыми следует делиться.

– Тогда нам нужно вернуться к этому разговору в более спокойной обстановке?

– За обедом, почему бы и нет? Я обязательно проинформирую свое начальство о любой беседе. Если в будущем вдруг возникнет надобность, как я смогу связаться с вами или с вашим начальством?

– Вот моя визитная карточка. Если вы спросите обо мне в Цюрихе, меня будет легко найти. – Эрлихер внимательно рассматривал Сергеева, пока тот читал великолепную каллиграфию – результат нового, поистине чудесного процесса печатания, который швейцарцы только что изобрели.

Тонкие черты лица, аристократ до мозга костей, в безукоризненном костюме, тогда как его собственная наружность, Эрлихер знал это, была заурядной, а предки его были крестьянами. Но он не завидовал русскому.

«Я швейцарец, – думал он. – Я свободен. Я не обязан преклонять колено или обнажать голову ни перед каким королем, царем, священником или человеком – если не хочу этого. Мне жаль этого беднягу, в определенном смысле он по-прежнему раб. Хвала Господу за мои горы и мои долины, за моих братьев и сестер и за то, что я живу среди них, – все они так же свободны, как и я, и останутся свободными».

В своем маленьком доме в Ёсиваре Хинодэ ждала. Фурансу-сан сказал, что придет сегодня, но может задержаться. Она была одета, чтобы раздеться, ее вечернее кимоно и нижние кимоно были из тончайшего шелка, волосы сияли, черепаховые и серебряные гребни украшали высокую прическу, которая искусно открывала ту часть шеи, где начинали пробиваться первые волоски; гребни были воткнуты в волосы только затем, чтобы их можно было вынуть и позволить волне волос упасть до пояса, скрыв самое эротичное.

«Интересно, что такого эротичного мужчины находят в этой точке женской шеи, – спрашивала она себя, – и почему, когда мы скрываем ее, это тоже их возбуждает? Мужчины, какие они странные!» Но она знала, что падающая волна волос возбуждает Фурансу-сана, как любого клиента, и это была ее единственная уступка условиям их договора. Только это она делала при свете.

Ночью перед восходом солнца, когда он был с ней, ее майко осторожно будила ее, и она одевалась в темноте независимо от того, просыпался он или нет. Потом она переходила в соседнюю комнату и закрывала за собой дверь, ее майко опускалась у двери на колени, охраняя ее, и она снова ложилась спать, если чувствовала себя уставшей. Он согласился никогда не входить в это ее убежище – после первого раза она настояла на этом.

– Таким образом тайна ночи может распространяться на весь день, – сказала она тогда.

– Прошу прощения?

– Таким образом то, что вы увидели однажды, никогда не изменится, как бы ни судили боги.

Она вздрогнула всем телом. Как она ни старалась, она не могла прогнать ощущение, что семя подлого Изъязвленного Божества, которое он поселил в ней, набирало силу, росло, готовилось прорваться наружу во всех частях ее тела. Каждый день она исследовала себя. Каждую клеточку. Райко была единственной, кому она доверяла осматривать те места, которые не могла видеть сама; только так она могла быть уверена, что кожа там осматривается столь же тщательно и пока еще чиста и безупречна.

– Каждый день – это слишком часто, Хинодэ, – заметила Райко перед тем, как согласилась на контракт. – Может быть так, что ничего не случится долгие годы…

– Прошу прощения, Райко-сан. Каждый день. Это условие.

– Зачем вы вообще соглашаетесь на это? У вас прекрасное будущее в нашем Мире. Может быть, вы никогда не подниметесь до первого ранга, но вы образованны, ваша мама-сан говорит, что у вас длинный список клиентов, которые очень довольны вами, она сказала, что вы могли бы выйти замуж за зажиточного торговца, или земледельца, или мастера, изготавливающего мечи, что вы разумны и у вас не должно быть недостатка в достойных женихах.

– Благодарю вас за вашу заботу, Райко-сан, но вы договорились с моей мамой-сан, что не станете расспрашивать меня или пытаться проникнуть в мое прошлое, не будете пытаться узнать, откуда я родом или какие причины мной движут. В обмен вы делите с нею часть денег, которые я заработаю в этом году и, возможно, в следующем. Позвольте мне повторить еще раз: причина, по которой я принимаю этот возможный контракт, заключается в том, что я желаю его заключить.

«О да, я желаю этого, и мне так повезло».

Ей исполнилось двадцать два года. Она родилась на ферме в пригороде Нагасаки, в провинции Хидзэн на Южном острове. Когда ей было пять лет, ее пригласила в Плывущий Мир одна из тех многочисленных женщин-посредниц, путешествовавших по всей стране в поисках девочек, которые могли бы в будущем стать гейшами, девами искусства, – их, подобно Койко, должны были обучать поэзии, каллиграфии, игре на сямисэне и другим искусствам, – а не просто нэцудзэ-дзин, девами для утоления страсти. Ее родители согласились и получили деньги и вместе с ними долговое обязательство на пять ежегодных выплат, начиная с одиннадцатого года после заключения договора; сумма этих выплат будет зависеть от успехов ребенка.

Как гейша она не достигла больших высот – ни в игре на сямисэне, ни в пении, ни в танцах, ни как актриса, но как нэцудзэ-дзин с пятнадцати лет, когда она приняла своего первого клиента; обученная лучше своих сверстниц, она быстро стала зарабатывать большие деньги и маме-сан, и себе. В те дни ее звали Гёкко, Лунный Луч, и хотя тогда в Нагасаки было много иностранцев, она не знала ни одного из них, ее дом принимал только японцев самого высокого ранга.