Франческа

«Или не знаете, что неправедные Царства Божия не наследуют? Не обманывайтесь: ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи, ни мужеложники, ни воры, ни лихоимцы, ни пьяницы, ни злоречивые, ни хищники — Царства Божия не наследуют».

Усевшись у огня, я подумала, что была полнейшей дурой. Ничего удивительного, что я не могла догадаться, в кого из девчонок в Адамсберге Поль был влюблен — речь шла не о девушке. С грустью подумала — как жаль, что Поль не рассказал мне все, как есть. Меня ужасно огорчило, что он не мог доверить эту тайну даже мне.

— А теперь ты куда? — спросил папа, когда я направилась в прихожую.

— Спущусь к озеру.

Папа считал, что мне лучше остаться в доме — на улице холодно и скоро стемнеет.

— Хочу побыть одна, — заявила я. И, заметив, что папа собирается возразить, добавила: — Я имею, по крайней мере, право свободно передвигаться на нашем собственном участке?

— Разумеется. Но не забывай, что мостки скользкие и наполовину сгнившие. К весне я их заменю. Сломаю старые и сделаю новые.

Тропинка, ведущая к воде, почти заросла. На земле лежали коричневые листья дубов и вязов. Все тело приятно побаливало. Прошло всего несколько часов с тех пор, как я валялась с Якобом в машине, но мне уже казалось, что это произошло сто лет назад. Повторится ли это? Потом я устыдилась — как я вообще могу думать о столь банальных вещах, когда мой лучший друг гниет в земле? Доктор Нулан сказал мне как-то, что не обязательно между скорбью и радостью должна быть непроницаемая стена, что они могут сосуществовать бок о бок. Вероятно, это самое мудрое, что он когда-либо сказал.

«Ты единственная, на ком я мог бы жениться, будь я нормальным».

«Как получилось, — подумала я, — что я не догадалась? Как то, что он пытался мне сказать, могло пройти мимо меня? Кто-то еще знал? Якоб? Если нет, то ему было ужасно одиноко.

Но ведь он встретил кого-то».

Папа сказал правду — мостки почти сгнили. Осторожно пробравшись на самый конец, я легла животом на сырое холодное дерево. Опустила ладони в воду, посмотрела на свое отражение в расходящихся кругах. Мое бледное лицо показалось мне старым. Перевернувшись на спину, я стала смотреть на небо, но обычное спокойствие от осознания своей ничтожности среди всего это величественного окружения почему-то не приходило. Я лежала, рискуя застудить мочевой пузырь, и размышляла о том, что Поль сказал о космосе — что от космоса у него кружится голова. Теперь со мной произошло то же самое. От того, что у космоса нет ни начала, ни конца, у меня голова пошла кругом.

— Что ты сделала с руками? — спросил папа, едва я вернулась в дом.

— Потрогала воду.

— Ты вся красная. Сейчас растоплю камин в библиотеке.

— Да мне не холодно, — ответила я.

Это была чистая правда. Почему мне не холодно, хотя кожа пошла пупырышками? Но я ничего не чувствовала.

Только усевшись в кресле у камина, я почувствовала, как замерзла. Папа накрыл меня пледом и, к моему большому облегчению, оставил меня одну.

Проснулась я в своей постели, совершенно не помня, как я добралась туда и даже как заснула. До меня доносился стук. Молоточек на входной двери. Я включила лампу над кроватью и посмотрела на часы. Без четверти три. В такое время стучат, только чтобы сообщить о смерти.

Я услышала легкие шаги мамы в коридоре.