– Смотрите, доктор! – вдруг воскликнул Варгас.
– Что? Где?
– Люси, старая самка. Вон там. – Он указал пальцем.
То была матриарх семейства чахоточных гиббонов. Она стояла к нам спиной, и я увидел, что слизняк у нее на загривке собрался в ком. По центру его тела сверху вниз пролегла переливающаяся линия.
Потом он начал расползаться, как расколотое яйцо. Всего через несколько минут процесс деления закончился. Один из новых слизняков устроился по центру на позвоночнике Люси, второй медленно стек по ее спине вниз. Обезьяна сидела на корточках, почти касаясь задом пола, и паразит мягко шлепнулся на бетон.
А потом он пополз к Сатане. Обезьяна, должно быть, увидела это сквозь пальцы, потому что хрипло взвыла – и кинулась на потолок клетки.
Вы не поверите, но они отрядили команду, чтобы его притащили обратно, – двух гиббонов, шимпанзе и бабуина. Сатану оторвали от решетки, стащили вниз и уложили мордой в пол.
Слизняк подполз ближе.
Когда до Сатаны осталось добрых два фута, он медленно вырастил псевдоподию – слизистое щупальце, которое затанцевало, словно кобра. Потом оно рванулось и ударило Сатану по ноге. Остальные обезьяны тут же его отпустили, но Сатана остался лежать без движения.
Титанец словно перетек в выращенную псевдоподию, присосался к ноге, а затем медленно пополз вверх. Когда он добрался до основания позвоночника, обезьяна пошевелилась. Не успел он добраться до верхней части ее спины, Сатана сел. Потом встряхнулся и присоединился к остальным обезьянам, остановившись только для того, чтобы взглянуть на нас.
Варгас и Макилвейн опять затеяли яростный спор. Происшедшее их, видимо, совсем не тронуло, а мне хотелось разнести что-нибудь ко всем чертям – за себя, за Сатану, за всех обезьяноподобных.
Варгас настаивал, что это ничего не доказывает, Макилвейн же утверждал, что мы видели совершенно новое, для наших представлений, явление: разумное существо, которое благодаря своей организации стало бессмертным и при этом сохраняло свою индивидуальность… или себя в групповой личности – тут его аргументы несколько путались. Тем не менее Макилвейн предполагал, что это существо хранит непрерывную цепь воспоминаний не только с момента предыдущего деления, но и с возникновения вида. Он описывал слизняка как совокупность четырехмерных червей в пространстве-времени, сплетенных в единый организм, и тут разговор понесло в такие эзотерические дебри, что он стал смахивать на полный бред.
Что до меня – я своего мнения не имел, но и не особенно на этот счет беспокоился. Все это было, несомненно, очень интересно и познавательно, но я о слизняках думал одно – что их нужно убивать. Я хотел убивать их с утра до вечера и как можно больше.
Кстати, насчет концепции непрерывной «родовой памяти»: а не тяжеловато ли, когда в любой момент ты можешь точно вспомнить, что делал во вторую среду марта ровно миллион лет назад?
20
Как ни странно, когда я вернулся в Белый дом, Старик оказался свободен и даже хотел поговорить. Президент отбыл на закрытую сессию ООН, а Старика в состав делегации не включили. Я решил, что он выпал из официального окружения, но ничего по этому поводу не сказал.
Он заставил меня полностью отчитаться о том, что я видел в зоопарке, и задал кучу вопросов: сам он там не был. Я присовокупил к докладу и свое личное мнение о Варгасе и Макилвейне.
– Ну прямо как бойскауты, которые хвастаются друг перед другом альбомами с марками. По-моему, они даже не понимают, насколько это серьезно.
Старик ответил не сразу.
– Ты их недооцениваешь, сынок. Если кто и сумеет найти выход, то уж скорее они, чем мы с тобой.