Ты был не прав, римлянин. Я еще жива, я — последняя.
Но тени уже здесь, окружили, обступили, торопят, «склонились вечерние тени, тени смертные»...
Но я еще здесь и знаю — почему. Капуя, Помпеи, Рим, кровавое поле у Брундизия, далекий город на краю света.
Твоя война еще не кончена, Папия Муцила!
— Лагерь разбили возле шестой мили на Аппиевой дороге. Не спешат.
Дорожник достать? Не стоит, и так помню. И помнить пока нечего: Рим, Аппиева дорога, шесть миль южнее.
— Когорт пять, но все — неполные. В центуриях по шесть десятков, даже в первых, сдвоенных. Клавдий Глабр ждет, пока подойдут новобранцы.
На пареньке — дорогой шерстяной плащ с узкой красной каймой. Жарковато — зато красиво. На пальце массивный золотой перстень. Неужели римский всадник? Настоящий?
— Почему когорты неполные, Секунд? Они же городские, постоянного состава?
В этом я уже разбираюсь. Во всяком случае, думала, что разбираюсь. И Крикс рассказывал, и сам Спартак.
...Секунд — Второй потому что. Первый, понятное дело, наш сенатор. Имени у парня спрашивать не стала, так сразу и назвала — Второй.
У прекрасной Папии есть время?
«Прекрасная» — выдумал же! Сколько лет пареньку? Не старше меня, наверно, только что детскую тогу снял, буллу отчим богам посвятил. Не по себе юному всаднику — и не оттого, что секретами делится. Прислал его Прим с поручением тайным, но не сказал к кому. Меня увидел — покраснел, глаза потупил, замялся.
— Секунд, у нас есть время. Много. Ты уже понял, куда попал?
Надо же, опять краснеет!
— Попал ты в город-лупанарий, в «волчатник»
Уйдешь отсюда сразу — не поймут. А поймут — еще хуже будет.
Прав дядюшка Огогонус, глазастый тут народ. Поди, уже вся таберна шепчется, какой гость ко мне пожаловал, молоденький да богатенький. А то и вся улица.
— Как это... стыдно!
Поглядела я на него, головой покачала.