– Нет, любезнейший, что Вы! Я на минуту буквально, да и дело у меня небольшое. Как Вы себя чувствуете?
– Слава Господу, неплохо, – ответил стекольщик. – А что, ведь… не жаловался я на хворь какую?
– Хм. Не жаловались, но давеча. В лавке господина… э-э-э. Циффера дурно Вам стало. Господин Циффер срочно вызвал меня к себе, и я, Господь всемилостив, Вас привел в чувство, – довольная ухмылка расплылась на круглом лице аптекаря, – да и господин Циффер был доволен!
– А-а-а… – недоуменно протянул Мартин. – А я-то, старая перечница, и не помню ничего! Говорите, дурно? Ох. А вот. Господин аптекарь, может… простите уж старика, как я дома-то оказался?
– Да все просто, любезный Мартин! Господин Циффер распорядился Вас домой отправить, да с покупкою! Клаусу, хозяину извозного дома, распорядился – Вас и покупку доставить домой. Расплатился сразу, да щедро. Вот Клаусовы молодцы Вас и Ваше… приобретение и доставили на телеге. А меня попросил Вам микстурку передать, чтоб, значит, полегчало, – с этими словами аптекарь протянул Мартину завернутый в бумагу бутылек с какой-то жидкостью. – Ну вот… Говорите – не помните? Бывает… пейте сию микстуру два раза в день. Она поможет. А засим – прощайте, любезный Мартин!
Аптекарь вежливо прикоснулся к козырьку кепки и исчез в темноте улицы.
Мартин, словно бы во сне, закрыл за аптекарем дверь, затем, тяжело ступая непослушными ногами, добрел до кресла, и, совершенно обессилевший, тяжело опустился в него. Картины, одна удивительней и ужасней другой, мелькали перед глазами старика, заставляя его невольно жмуриться и прикрывать глаза рукой.
Но что-то – непонятное и очень сильное чувство – привело его в себя. Картинки исчезли, ум приобрел ясность, и даже свеча, казалось, разгорелась ярче, пытаясь все же победить темноту, выползавшую из закоулков старого домишки стекольщика.
Любопытство… Сильное, неведомое ранее, заглушавшее даже страх и стыд перед событиями минувшего дня. Оно становилось все сильнее, наливая руки и ноги силой, учащая дыхание и давая рассудку ясную и четкую команду: «Посмотри! Снова посмотри на картину! Ведь это же нравится тебе… Это ты. Ты там – настоящий, не жалкий стекольщик из захолустного городишки, а тот, кем мечтал стать всю жизнь!»
Море… Его волны… Корабль… И капитан, бесстрашно и уверенно держащий в руках штурвал. Мартин смотрел на стекло, не отрываясь. И ему начало казаться, что именно он – там, у штурвала. Он даже почувствовал его в руках, в лицо брызнули соленые капли, а запах моря был настолько явственным, что Мартин мог с уверенностью сказать – это я!!! Море – настоящее, и я – настоящий!..
Утреннее солнце нехотя раздвинуло темные и пыльные шторы заспавшейся ночи и яркими бликами заиграло на стенах, на потолке, на выщербленном и некрашеном полу убогого домишки. И заставило картину на стекле заискриться еще явственней, еще красивее манящими красками мечты… Мартин так и просидел всю ночь в кресле, неотрывно глядя на картину и мечтая… вернее, он не мечтал – он жил в своей мечте. Годы повернули вспять, молодой капитан уверенно вращал штурвал, ему покорялись моря и океаны, страны и люди, и… женщины.
Мартин даже не вспомнил о своей Эльзе. Тихая, скромная и незаметная, всегда хлопочущая по хозяйству, с добрым, немного грустным лицом и огромными синими глазами, делающими ее еще добрее и беззащитнее, она вошла незаметно в его жизнь, пробыла в ней положенный кем– то долгий-долгий срок и так же тихо и незаметно ушла из этой жизни, оставив лишь слабый аромат резеды и бегоний – ее любимых цветов, служивших скромным украшением их старого, бедного домика.
Тут же… в мечте ли, наяву ли, капитан Мартин был любим самыми красивыми женщинами, они бегали за ним чуть ли не толпой, ждали его у причала, напряженно всматриваясь в даль морскую и смахивая набежавшую то ли от ветра, то ли от тоски по нему предательскую слезу. Они смеялись счастливым смехом, когда он обнимал их, сойдя после дальних странствий на берег, пьяные от счастья уже тем, что встреча все же состоялась – короткая, но такая яркая, страстная и желанная.
Мартин окончательно очнулся только к вечеру. Солнце уже садилось, неслышно подкрадывались сумерки. Приближался вечер – вечер, которого он так боялся. И так ждал. Мартин решил пойти к Алоизу и, честно рассказав ему все, отказаться от предложения последнего, пообещав вернуть господину Цифферу его подарок. Хотя в самой сокровенной глубине души Мартину страшно не хотелось расставаться с картиной, нарисованной на стекле…
Вечерело… Старый стекольщик, торопливо семеня, обходя освещенные дома и лавки в центре городка, спешил к старому новому дому… Странная тишина удивила его. Не было слышно привычного вечернего шума, так оживлявшего городок… шума, говорящего о том, что близится вечер, день окончен, и скоро можно будет спокойно отдохнуть дома, забыв на время о всех бедах, удачах и неудачах, спокойно ужиная с семьей, за столом, на котором, слава Всевышнему, есть пища и питье.
Городок, казалось, вымер. Не было видно прохожих, спешащих по своим делам, извозчиков, занятых седоками и груженных разнообразной поклажей, стук копыт о булыжную мостовую не нарушал тишины спокойного, теплого еще, осеннего вечера… не нарушали его и голоса людей, обычно раздающиеся отовсюду – с улиц, из домов и дверей лавок и магазинов, не гудел веселыми голосами, попыхивая трубочным табаком и запахом свежего пива из полуоткрытых дверей, маленький кабачок «У Рыжего Руди» – излюбленное место отдыха доброй сотни почтенных граждан городка, так любящих славный напиток, веселую музыку и хорошую компанию… Даже дома были какими-то другими. В них было больше света! Горели все свечи, керосиновые лампы и прочая световая амуниция, зажигаемая в таких количествах разве что раз в несколько лет или на большие праздники…
– Господи Исусе, что ж это… город-то какой… другой стал? – старик, боязливо вздрагивая от ощущения чего-то нехорошего, вопрошал сам себя, мелко семеня по мостовой, мимо здания ратуши. Он поднял голову – и обмер. На большом балконе, с которого в праздники обычно господин мэр и знатные горожане, члены Совета, приветствовали граждан, стоял, подбоченившись, Аксель Бон. Он был одет в латы, на голове – шлем с перьями. А перед ним, укрепленная на массивной золоченой подставке, стояла такая же картина из стекла, как и у Мартина, только что было там изображено, старику видно не было. Вокруг картины были расставлены сотни свечей, все они ярко горели, создавая впечатление если не тронного зала, то уж роскошного замка по крайней мере.
– Святая Дева, и господин Бон туда же. – с изумлением и страхом пробормотал Мартин, – и он… купил себе мечту у этого. Бог ты мой, кто же он?
Старый стекольщик в страхе перекрестился и поспешил в сторону от ратуши, петляя закоулками. Но и тут видны были последствия появления Алоиза Циффера – в открытые окна старик видел людей, неотрывно смотрящих на картины из стекла – разные, но одинаково действующие. Это были картины мечты, самой-самой заветной мечты, позволяющие не только грезить наяву, но и жить. Жить там, в картине, которая давала войти в рай, а назад уже не выпускала.
– Господин стекольщик! Господин Мартин! – голос, негромкий, немного испуганный, оторвал его от горестных мыслей, наполнявших страхом и отчаянием все существо. – Я здесь!
ebooksa