Голубой лабиринт,

Трифлатная Кислота CF3SO3H Сентябрь 1940

Бутылку запечатали на славу: стеклянная пробка была аккуратно глазирована, прогрета и спаяна со стеклянным узким горлышком. Так или иначе, ничто из того, что было запечатано в 1940-м году, не могло принадлежать Иезекиилю. Но почему же эту бутылку так тщательно прятали? Констанс сделала себе мысленную пометку, что следует изучить эту кислоту — тем более что она никогда раньше не слышала о ней.

Она закрыла отсек, отвернулась и продолжила свои поиски.

Первичный осмотр лаборатории не выявил ничего ценного. Необходимо было провести более тщательный обыск.

Оглядевшись с фонарем, Констанс отметила, что один из стенных шкафов был прикреплен к камню анкерными болтами, которые, по-видимому, однажды — в далеком прошлом — были сняты и снова закреплены.

Взяв длинный кусок металла, Констанс начала один за другим выкручивать болты, высвобождая их из крошащегося вращающегося камня до тех пор, пока шкаф не стало возможно отодвинуть от стены. Позади него она обнаружила древнюю червивую кожаную сумку, кожа которой заплесневела и сильно пострадала от паразитов.

Это оказался саквояж похожий на тот, что торговец патентованными лекарствами мог бы носить с собой, чтобы размещать в нем свои образцы. Когда она вытащила его и перевернула, то различила остатки сложной золотой штамповки викторианской эпохи в форме крупного густого узора из завитков и переплетенных лоз, листьев и цветов. Она едва смогла разобрать надпись:

«РАСТИТЕЛЬНЫЙ ЭЛИКСИР И ВОССТАНОВИТЕЛЬ ЗДОРОВЬЕ ИЕЗЕКИИЛЯ»

Отодвинув в сторону стеклянную посуду, Констанс положила саквояж на стол и попыталась открыть его. Он был заперт, однако резкий, полный надежды рывок сорвал старые петли.

Надежде суждено было развеяться: саквояж был пуст, в нем лежал только высушенный труп мыши. Констанс вытряхнула мышь, подняла саквояж и перевернула его, чтобы осмотреть заднюю стенку. Там ничего не было: ни щелей, ни швов. Снова перевернув его, она приостановилась, подняла его и встряхнула.

Ей показалось, что под двойным дном было скрыто что-то тяжелое. Быстрая надсечка ножом вдоль основания саквояжа раскрыла тайный отсек, в котором находился старый и немного пыльный кожаный журнал. Она вытащила его и открыла на первой странице. Весь лист был покрыт неразборчивым, остроконечным почерком.

Констанс быстро просмотрела страницу. Затем она пролистала журнал, пока не дошла до последних листов. Ей открылась история женщины, имя которой было столь схоже с ее собственным — о женщине, которую в семье было принято звать Станза…

52

6 сентября 1905 года.

Темнота. Я нашел ее в темноте. Она пребывала в состоянии, столь непохожем на мою Станзу! А ведь прежде она в любых условиях, в любых обстоятельствах могла отыскать свет впотьмах. Помнится мне, как в ненастную погоду в сгустившемся над городом сумраке Станза всегда надевала шляпку и шаль, готовясь пройтись вдоль берега Миссисипи в поисках даже слабейшего солнечного луча, прорывавшегося сквозь ненастные облака. Но сегодня я обнаружил ее в гостиной. Она возлежала на тахте, пребывая в полусне, а шторы в комнате были плотно закрыты, защищая от света. Она, казалось, удивилась моему присутствию и заговорила со мной едва ли не извиняющимся тоном. Без сомнения, моя сердечная подруга пребывала в состоянии некоего нервного приступа — или, быть может, всему виной женское недомогание… впрочем, должно быть, я сделался избалованным тем обстоятельством, что обыкновенно Станза была самой сильной и волевой из известных мне женщин. Я предпочел покамест не бить тревогу и не беспокоиться об этом. При помощи гидроксония я ввел ей дозу эликсира, и это успокоило ее значительно.

И. К. П.

19 сентября 1905 года.

Моя обеспокоенность состоянием здоровья Станзы возрастает день ото дня. Мне видится, что она попеременно разрывается между приступами эйфории и чрезмерно мрачным настроением. Последнее из названных своих состояний она предпочитает проводить в гостиной, либо в постели, в своих покоях. Когда же приступы эйфории овладевают ею, она делается веселой, уж больно легкомысленно очаровательной, характер ее начинает отличаться странной шаловливостью, столь не похожей на нее.

Она жаловалась на запах лилий — по первости он казался ей приятным, однако сейчас она описывает его как «гнилой и приторно сладкий». Этот симптом тревожит меня чрезвычайно, как и возросшее ее недоверие. Станза более не доверяется мне, как прежде. Пожалуй, этот симптом видится мне наиболее удручающим. Я желал бы проводить с нею больше времени, чтобы попытаться отыскать, в чем кроется причина ее страхов, но, увы, многочисленные трудности, связанные с моей работой, ныне отнимают все мои часы бодрствования. Чума да падет на всех этих назойливых любопытных, которые суют нос не в свои дела и пытаются своей дезинформацией опорочить мое целебное снадобье!

И. К. П.

30 сентября 1905 года.

Эта клятая статья в «Кольерс», вышедшая третьего дня — будь она неладна — стала самым ужасным ударом судьбы! Мой эликсир не раз успел зарекомендовать себя как целебное омолаживающее средство. Он принес бодрость и жизнерадостность уже многим тысячам людей! Но ныне все это забыто, растоптано гневными выкриками невежд, необразованных слюнтяев, мнящих себя «реформаторами» запатентованных лекарств. Реформаторы — Ха! Завистники, лезущие не в свои дела педанты! Мне невдомек, какая выгода, по их мнению, таится в попытках улучшить условия жизни людей. На данный момент я лишь подвергался нападкам со стороны общества, имея при этом намерения самые благие.