Голод начал беспокоить меня невыносимо. Я пью вино, пытаясь забыться, и то и дело проваливаюсь в сон. Сны прерывисты и переполнены кошмарами, в которых рыболюди связывают меня и бросают с рифа Дьявола в воду тонуть, ибо я не отрастил жабры и перепонки меж пальцев. И я тону, я вижу мистический Й’хан-тлеи с его циклопическими постройками удивительных, невообразимых форм. Меня окружают тысячи — тысячи тысяч! — морских существ, не рыб и не амфибий и не млекопитающих, как дельфины или киты, — существ, не подлежащих современной классификаций животного мира Земли. Существ, боюсь, более древних, чем все прочие существа на этой планете, а может, и чем сама планета. Я чувствую, что мне не хватает воздуха, вода проникает в мои легкие, и вот, когда я готов уже проститься с жизнью, чья-то невидимая рука резко вырывает меня из оков сна. А после этого я снова пью вино, недолго читаю Лотреамона и погружаюсь в сон — и погружаюсь в соленую воду под рифом Дьявола.
9 августа, 1913
Я продолжаю пить вино, но прекратил чтение: мозг под хмелем почти совершенно перестал воспринимать информацию. Немного протрезвев, я решил записать эти строки, чтобы сообщить о том, что меня так потрясло сегодня. Я видел из окна среди прочих спускавшихся к кромке воды старую Табиту Марш. Много лет она не показывалась на людях, сегодня же благоверная фабриканта, едва узнаваемая после произошедших с ней метаморфоз, покинула особняк Маршей и, вся увешанная золотом, не иначе как поднятым с морских глубин, вошла в воду. Солнечный свет, отраженный от серег, диадемы и пекторали на миг прорезал пелену тумана, когда старуха Табита зашла на глубину около метра с четвертью, после чего, спустя еще одно короткое мгновение, нырнув, она совершенно скрылась из виду. За погружением матери семейства Маршей неотрывно следило молодое поколение: все дети и внуки, от сорокалетней Мэрион, более всего похожей на располневшую лягушку, до младенца Альберта на ее руках, совершенно неотличимого от нормального человеческого ребенка, если бы не… — о, дьявол! — и на малыше Альберте уже виднелись первые признаки иннсмаутской болезни: его кожа была чуть зеленоватой, а глаза, не мигая, смотрели в небо. Так значит, поражение болезнью происходит теперь чуть ли не от самого рождения? Я подумал об этом и не смог усидеть на месте. Превозмогая слабость, обеспеченную мне четырехдневным голодом, я сорвался с места и побежал в спальню матери, где имелось единственное зеркало в доме. На задворках сознания промелькнула мысль: «А каково ей было каждый день видеть отражение себя меняющейся?» Я уставился на своего зеркального двойника. Ожидал увидеть чужое, не свое лицо, но все же вздохнул с облегчением. С грязной поверхности зеркала на меня глядел мужчина с изможденным лицом, оттененным щетиной. Контур его овального лица обрамляли черные волосы, давно не мытые; на руках меж пальцами не было перепонок, а карие глаза с завидной регулярностью закрывались и открывались. Значит, я — все еще я. Только надо бы наконец привести себя в порядок.
11 августа, 1913
Вчера весь день пролежал на софе в полуобморочном состоянии. Сегодня — собрал все свои силы в кулак, чтобы выйти из дома для пополнения запасов продовольствия. Я шел сквозь туман, но не чувствовал никаких изменений в своем организме. Мое сознание оставалось ясным, что удивило меня, однако не могло не радовать. И пусть передвигаться было тяжело и непросто было лавировать меж сумасшедших иннсмаутовцев, уверенность в том, что я по крайней мере не умру с голоду, вселяла надежду. А горожане не обращали на меня никакого внимания, их выпученные рыбьи очи не фокусировались на моей фигуре — не фокусировались ни на чем. Около одиннадцати часов дня я толкнул двери лавки Мэтью Ходжа. Владельца не было, а над прилавком возвышалась золотоволосая макушка. Я пробормотал что-то осипшим после длительного молчания голосом, желая выяснить, куда подевался хозяин. Услышав мой голос, из-за прилавка вышла девчушка лет десяти от роду. Трогательное, невинное создание в чистом белом платьице, она уже имела перепонки на маленьких ручках, а волосы… это были не настоящие волосы — всего лишь парик, кое-как прикрывающий лысеющую головку. Ребенок произнес: «Я хозяин. Папы нет», и я понял, что Мэтью Ходж, подобно прочим, ушел в море, бросив любимую дочурку предоставленной самой себе. Малышка Ходж без труда разыскала необходимые мне продукты — я купил их на последние деньги, что остались в доме после последнего визита сестры. Она даже поблагодарила меня за покупку и сказала приходить еще, но я почему-то твердо уверен, что в следующий раз, когда приду сюда, ее я больше не застану за прилавком. Я двинулся в обратный путь, на ходу жуя свежую мягкую булку, не имея мочи дотерпеть до дома, и чувствуя необычайное умиротворение, забыв обо всех тех ужасах, что преследовали меня изо дня в день с момента возвращения в Иннсмаут. Я перестал обращать внимания на туман и на иннсмаутовцев — на эти немые и почти обездвиженные преграды — и я почувствовал себя живым, даже больше: я чувствовал себя человеком, в большей степени, чем когда бы то ни было. Я превращусь однажды в уродливого рыбочеловека и отправлюсь жить в Й’хан-тлеи? Ха! Что за нелепость! Я — человек, человеком родился я и человеком умру.
12 августа, 1913
«Я — человек, человеком родился я и человеком умру»… Подумать только, как я был прав, выводя чернилами эти строки! Эта ночь выдалась отнюдь не спокойной. Я долго не мог уснуть из-за барабанящих по крыше и окнам дождевых капель, а после полуночи меня вывели из сна посторонние звуки. Кто-то определенно находился в доме. Вряд ли Дайна неожиданно решила навестить меня в столь поздний час — чужие с неведомой целью проникли в дом и сейчас, похоже, обыскивал его. По шагам я определил присутствие по меньшей мере двух пришельцев, хозяйничающих на чердаке. Ужели мать перед уходом на чердаке припрятала что-то ценное среди бесполезного хлама? Быть может, золото? Тогда я смогу купить еще еды, не дожидаясь подачки старика Райли. Только для этого следует пресечь преступные намерения незаконно проникнувших в мои владения существ. Так рассуждал я, заставляя себя выбраться из постели, накинуть халат и зажечь свечу. Неторопливо, тщательно обходя особенно скрипучие участки лестницы, я преодолел два этажа и коридор и замер перед скошенной дверью, ведущую на чердак. Я прислушался. Из-за запертой двери доносилось мерное бурчание вперемешку с булькающими, чавкающими и хлюпающими звуками. Совершенно очевидно, там находились не люди, а те ужасные существа, что через день-два пойдут вслед за Табитой Марш и Мэтью Ходжем. Я перевел дух и резко толкнул дверь. В неверном свете свечи я оглядел комнату. Непрекращающийся ливень заливал интерьер чердака через распахнутое настежь окно, весь хлам, некогда громоздившийся аккуратными колоннами по периметру чердачного помещения, теперь в беспорядке валялся на полу, и во всем этом усердно копалось трое иннсмаутовцев. Завидев меня, рыболюди вооружились принесенными с собой дубинками. Тогда как я извлек из кармана халата пистолет… незаряженный. Пистолет был подарен мне моим хорошим университетским другом Полом Стаффордом, но патронов в нем не было отродясь: чего ждать от простого макета? Мне повезло: заметив пистолет, незваные гости бросились в окно, стремительно скатились по деревянной лестнице и растворились во тьме, так что можно бы было сказать, что и не было их вовсе, если бы не беспорядок, который они оставили после себя. Но что же они искали? И нашли ли? Это вряд ли: чудовища готовы были обороняться, но не бежать, а значит, цели своей они еще не достигли. И в то же время они не рискнули подставить свои чешуйчатые тела под пули. Дагону нужна большáя паства. Итак, я снова остался один. Удостоверившись, что рыболюди исчезли, я прикрыл окно и задвинул старые выцветшие шторы, перевешанные на чердак из спальни Дайны в моем глубоком детстве. Конечно, ночные гости предпримут новую попытку обыскать мой дом, быть может, уже следующей ночью. И думая так, я решил сам приняться за поиски. Не став исследовать то, что до меня изучили рыболюди, я бережно открывал деревянные ящики и просматривал их содержимое: бронзовая и мельхиоровая посуда, книги, старая одежда, кружева малышки Дайны, фарфоровые осколки, бывшие некогда вазой, оформленной в древнекитайской стилистике и тысячи всевозможных мелочей, не подлежащих описанию. В одном из ящиков, на самом его дне, покоилась шкатулка, украшенная золотыми пластинами. На каждой пластине — крохотная рыбка. А впрочем, не совсем рыбка — неизвестное науке существо, миниатюрная копия облика практически любого иннсмаутовца. И каждое изображение выполнено в столь изумительной причудливой манере, что описать невозможно, и холод проникает в душу при одном лишь взгляде на искусно выполненный сундучок, который мне неожиданно захотелось бросить. Я действительно метнул шкатулку, плохо отдавая себе отчет в своих действиях. Шкатулка срикошетила, ударилась об пол и при ударе отворилась. Ее содержимым оказались письма и фотографии разной степени давности, принадлежавшие моей матери. И первая в стопке фотография изображала ее саму, беременную, но вот Дайной или мной? На этот вопрос мне ответила моя следующая находка — письмо, адресованное моей матери, от Тобиаса Райли. Можно бы было предположить, что в данном письме обсуждалось замужество моей сестры, но такое предположение действительности не соответствовало. Датированное 11 декабря 1891 года, оно никак не могло касаться Дайны, рожденной двумя годами позднее. Содержание письма привело меня в шок. Вот его полный текст, уместившийся всего в нескольких поразивших меня строках:
«Дорогая Джемайма!
Похорон Рэнделла и Дорис состоится завтра, 12 декабря. Надеюсь, ты придешь проститься с ними. Я безмерно благодарен тебе за то, что ты согласилась взять на воспитание их ребенка. Уверен, так будет лучше для него: я не могу допустить, чтобы малыш рос под моей опекой, ты ведь знаешь, чем это может обернуться? Он будет таким же чужаком, как я, не могущим принять несправедливость и порочность иннсмаутовского общества, а потому безмерно страдающим. Как жаль, что мне не дано покинуть этот богопротивный город, как жаль, что я не могу увезти его отсюда! Этот город — тюрьма, но иннсмаутовцы, похоже, не замечают золотых прутьев, окружающих их со всех сторон. А замечаешь ли их ты, также не могущая ступить за границы города, не навлекая на себя и ребенка беду?.. Господь храни тебя!
P.S. Исполни еще одну мою просьбу: назови ребенка в честь родного отца. И помни: в любую минуту ты можешь просить меня о чем угодно — я все исполню, в память о брате и его несчастной супруге я не пожалею ни здоровья, ни жизни, во благо племянника — не пожалею и чести
Итак, я узнал, что Тобиас Райли — мой дядя, а мои настоящие родители погибли в обстоятельствах, не известных мне. Что ж, это многое объясняет: полное неведение относительно личности моего отца (а ведь я грешным делом полагал, что мать зачала меня от одного из глубоководных!), чрезмерный интерес иннсмаутовцев, проявляемый к моей персоне, и, прежде всего, весьма враждебное отношение ко мне Ордена. Безусловно, Орден боялся разглашения без малого вековой тайны Иннсмаута за его пределами, а мать, то есть Джемайма Уивер, моя приемная мать, всего лишь хотела меня обезопасить. Но почему она для этого приказала мне вернуться в город? Ужели полагала, что мне не удастся скрыться в любой возможной точке земного шара? Так ли широка территория распространения культа Дагона? Или все же старая Джемайма, упрашивая меня возвратиться, уже всецело находилась во власти Тайного ордена? Я хочу задать все эти вопросы своему новоявленному дяде. Я отправлюсь к нему завтра, более не опасаясь губительного влияния загадочного белого тумана, действующего на иннсмаутовцев одновременно как наркотик и как катализатор преображений, ибо знаю теперь, что во мне не течет кровь глубоководных.
13 августа, 1913
Переживания и бессонная ночь привели к тому, что сегодня я смог подняться с постели лишь в три часа пополудни. Я быстро оделся, поел на ходу и, не забыв положить в карман аккуратно сложенное письмо Тобиаса Райли, вышел из дома. На удивление мало иннсмаутовцев сегодня запруживали улицы. Может быть, большая их часть уже покинула сушу? Мне предстояло пересечь весь город, чтобы встретиться наконец с моим единственным живым кровным родственником, а если и не единственным, то ближайшим. Я избрал путь, ведший меня вдоль кромки моря, с целью оценить текущее положение дел в Иннсмауте. Лучше бы мне этого не делать! Я брел по практически пустынной набережной и видел сотни кусочков желтого металла, что усыпали берег. Необработанные куски золота чередовались с готовыми ювелирными изделиями, выполненными в манере, схожей с той, что я мог наблюдать в оформлении шкатулки моей приемной матери, в украшениях старухи Марш и множество раз — в украшениях и предметах быта других горожан. Глубоководные принесли много золота — да собирать его некому. Дагону нужна большая паства. Синь моря будто гипнотизировала меня, заставляя недавние кошмары о городе-исполине Й’хан-тлеи вновь представать перед моим мысленным взором. Однако кошмары, пришедшие из грез, — ничто в сравнении с реальным кошмаром, что также не заставил себя долго ждать. Мимоходом мой взгляд упал на риф Дьявола, неспроста так названный. Тьма дьяволят устилала его плотным живым ковром. Рыбьи морды глубоководных, никогда не показывающихся в дневное время, были устремлены в сторону города, и легкий бриз доносил до моего слуха их монотонное бульканье и уханье. Они молились Отцу Дагону и Матери Гидре и не иначе как призывали все новых и новых иннсмаутовцев вступить в их чешуйчатые ряды! А тем времени молочно-белый туман все клубился и клубился у меня под ногами. Я сломя голову бросился прочь от побережья. Должно быть, я был совершенно не в себе, ибо, вернувшись к нормальному ходу мыслей, я обнаружил себя дома на софе в гостиной. Дядиного письма, однако, при мне уже не было. Когда же я обронил его? Или меня обокрали? Я склонен верить, что минувшей ночью рыболюди искали именно это письмо, подтверждающее мое неиннсмаутовское происхождение. Чтобы ни произошло в минуты моего беспамятства, это не должно отвернуть меня от намерения сегодня же навестить дядю. Дописав эти строки, я снова отправлюсь в город, несмотря на весь тот страх и всю ту тревогу, что гнездятся в моей душе.
Позже того же дня
Солнце садилось, когда я преодолел половину пути от дома Джемаймы до дома Тобиаса Райли, минуя дорогу, идущую вдоль побережья, и приблизился к зданию Ордена. Вопреки моим ожиданиям, я не увидел и близ Ордена большого скопления иннсмаутовцев; те же, что здесь были, исступленно напевали: «Иа! Иа! Кастулу фатага!», вторя молитвам жрецов. В плохо освещенных окнах я видел колыхающиеся тени этих недолюдей-недорыб в высоких головных уборах, и я слышал их богохульные речи: «В’у-эн н’кгнат фха’гну н’аэм’н. В’наа-глиз-зай в’наа-глиз-зна килт. Ай’а ри’гзенгро. Ай’а Дагон». Ай’а Дагон, ай’а Гидра. Ай’а Дагон, ай’а Гидра! Иа! Иа! Кастулу фатага! Иа! Иа! Кастулу фатага! Иа!!! Иа!!! Кастулу фатага!!! Хватит! Не выдержав дьявольских од, я зажал уши руками, поднимая глаза к небу. И именно тогда увидел в окне храма одного из жрецов, облаченного в балахон, расшитый золотом на манер рыбьей чешуи, сжимающего в перепончатых лапах ручные мехи, производящие клубы тумана, опускающиеся затем на брусчатку и со скоростью эпидемии распространяющиеся по всему городу, заражая всякого иннсмаутовца, в теле которого имеется хоть капля чужеродной крови. Конечно, массовое помешательство и демографическое коллапс — дело рук жрецов культа. Дагону нужна большая паства… Я поспешил убраться подальше от этого оплота веры и безумия, ощущая, что вновь близок к состоянию беспамятства. И я все же добрался, в конце концов, до дома Тобиаса Райли и его молодой жены. Темные окна и мертвая тишина не удивили меня поначалу, поскольку час был поздний. Однако дело не терпело отлагательств. Я настойчиво забарабанил в дверь. Мне не открыли, внутри дома — ни скрипа, ни шороха. Как вдруг — пронзительный детский плачь. Я подергал ручку двери — дверь оказалась незапертой. Я долго не решался войти, я чувствовал, что произошло что-то столь ужасное, что наконец сведет меня с ума после всех пережитых мною в последние дни потрясений. К счастью, паника ненадолго отступила, когда я снова услышал заливающегося плачем маленького Оливера, и я смог разыскать его в маленькой уютной детской на втором этаже постройки и даже обойти весь дом, пытаясь выяснить хоть что-нибудь о пропаже мистера и миссис Райли. Безуспешно — никаких выразительных следов пребывания чужих в доме, никаких следов борьбы, как будто Тобиас и Дайна добровольно покинули свою крепость. Да, можно допустить, что Дайна поддалась воздействию тумана, но куда же, куда мог исчезнуть дядя? Я не смог задержаться в пустом доме дольше, чем это было необходимо, и спешно убрался прочь, унося ребенка на руках. Я без лишних проблем добрался домой, если не считать проблемой некое гнетущее чувство, ощущение крайней безысходности и перманентного испуга, сковавших все мое существо.
14 августа, 1913
Раннее утро, светает. Я не ложился спать. Признаться, я боюсь уснуть. Сейчас я делаю записи в дневнике, пока малыш Оливер спит, и меня охватывает почти физическая боль от осознания того, что я, вероятнее всего, обречен. Дагону нужна большая паства. Но это не все. Похоже, Орден организовал чистку в городе. Им не достаточно прибавить населения мрачному подводному Й’хан-тлеи, им необходимо быть уверенными в секретности данного нечестивого предприятия. «Ай’а Дагон», — любят выкрикивать они. Продажные. Иннсмаутовцы продали душу дьяволу за рыбу и золото. Покойный Обед Марш продал Иннсмаут Дагону… Хлюпающие шаги за окном, булькающ я должен спрятать ребенка».
Вот и все, Лестер. Запись обрывается на полуслове. Надеюсь, я не испугал тебя приведенным пассажем? Или — что более вероятно — не усыпил ли? Не беспокойся, я скоро завершаю свое письмо, но знаешь, мой друг, что тревожит меня? Что вселяет смутный, неясный страх, о котором, как уже говорилось, я никому не могу поведать? Тот вроде бы незначительный факт, что Оливия Дженнингс, вдова одного из наиболее успешных молодых предпринимателей, вложивших капитал в производство консервов из рыбы, выловленной близ возрождающегося города Дьявола, в девичестве — Оливия Марш, на похороны мужа надела великолепные золотые серьги с изображением диковинных морских созданий и в той же стилистике — золотую пектораль; и что ее юная незамужняя сестра в настоящий момент носит ребенка под сердцем.
Владимир Аренев
КЛЮВЫ И ЩУПАЛЬЦА
ebooksa