Институт

— Я знаю. — Она тоже говорила шёпотом. — Я была в Задней Половине. Мы не можем больше встречаться и разговаривать, Люк. Они что-нибудь заподозрят.

В её словах была правда, но всё равно это казалось как-то странно. Как Джо и Хадад, Морин всегда общалась с детьми и давала им жетоны, когда они у неё были. Разве не было других мест, мёртвых зон, где не работала прослушка? Калиша считала, что были.

Морин выпрямилась и потянулась, уперев руки в поясницу. Она заговорила обычным голосом:

— Ты собираешься сидеть здесь весь день?

Люк втянул сладкую сигарету, свисавшую с его нижней губы, разжевал её и поднялся на ноги.

— Подожди, дам жетон. — Она вынула его из кармана и протянула Люку. — На что-нибудь вкусненькое.

Люк вернулся в свою комнату и растянулся на кровати. Он свернулся калачиком и развернул плотный квадрат бумаги, который она дала ему вместе с жетоном. У Морин был старомодный гуляющий почерк, но трудно было читать не только из-за этого. Буквы были мелкими. Она исписала листок слева направо, сверху до низу с одной стороны, и частично с другой. Люк вспомнил слова мистера Сируа, произнесённые им на уроке английского языка о лучших рассказах Эрнеста Хемингуэя: они — чудеса сжатия. Так и здесь. Сколько черновиков ей понадобилось, чтобы вместить самое важное из того, что она хотела сказать, в эти строчки, написанные на клочке бумаги? Он восхищался её лаконичностью, хотя уже начал понимать, чем Морин занималась. Кем она была.

Люк, ты должен избавиться от этой записки, как только прочтёшь её. Тебя будто Бог послал, как последний шанс исправить некоторые мои ошибки. Я поговорила с Лиа Финк из Берлингтона. Всё, что ты сказал, было правдой, и с моими деньгами всё будет хорошо. Но не всё хорошо со мной — болит спина. НО теперь, когда $$$ в безопасности, я в плюсе. Смогу передать их сыну, чтобы он поступил в колледж. Он никогда не узнает, что они от меня — я так хочу. Я перед тобой в долгу!! Люк, ты должен выбраться отсюда. Скоро тебя переведут в Заднюю Половину. Ты розовый и когда тесты закончатся, у тебя будет не больше 3-х дней. Я хотела бы кое-что дать тебе и рассказать много всего важного, но не знаю, как — разве что возле ледогенератора, но мы слишком часто бываем там. Не важно, что будет со мной, но я не хочу, чтобы ты утратил свой единственный шанс. Я бы хотела не делать того, что делала, или никогда не появляться в этом месте. Я думала о ребёнке, которого бросила, но это не оправдание. Теперь уже поздно. Я хотела бы поговорить где-то ещё, а не возле ледогенератора, но это рискованно.

ПОЖАЛУЙСТА, избавься от этой записки, Люк, и БУДЬ ОСТОРОЖЕН — не ради меня, моя жизнь скоро закончится, но ради себя.

СПАСИБО ЗА ПОМОЩЬ.

Морин А.

Итак, Морин была доносчиком, выслушивала детей в якобы безопасных местах, а потом бежала докладывать Сигсби (или Стакхаусу) те крохи информации, которые ей прошептали на ухо. Она могла быть не единственной; двое дружелюбных санитаров, Джо и Хадад, тоже могли быть доносчиками. В июле Люк возненавидел бы её за это, но сейчас был не июль, и он стал гораздо старше.

Он прошёл в ванную и бросил записку Морин в унитаз, попутно спуская штаны, как раньше поступил с запиской Калиши. Кажется, будто это было сто лет назад.

10

Днём Стиви Уиппл затеял игру в вышибалы. Большинство детей участвовали, но Люк отказался. Он взял из шкафа шахматную доску (в память о Ники) и воспроизвёл матч, который многие считают лучшим в истории: Яков Эстрин против Ганса Берлингера, Копенгаген, 1965 год. Классический, сорок два хода. Он ходил вперёд-назад, чёрной-белой, чёрной-белой — почти машинально, пока обдумывал записку Морин.

Ему была невыносима сама мысль, что Морин стучит, но Люк понимал её мотивы. Здесь были и другие люди, сохранившие хоть какие-то остатки порядочности, но работа в таком месте разрушала их моральный компас. Зная это или нет, но они были обречены. Морин, вероятно, тоже. Сейчас важно было только одно: действительно ли она знает, как ему выбраться отсюда. Для этого она должна передать ему информацию, не вызывая подозрений у миссис Сигсби и этого мужика, Стакхауса (по имени Тревор). А ещё отсюда вытекал вопрос: можно ли ей доверять? Люк думал, что можно. Не потому, что он помог ей в трудную минуту, но потому, что в записке читалось отчаяние, чувства женщины, решившей поставить все свои фишки на один оборот колеса. К тому же, какой у него был выбор?

Эйвери тоже играл в вышибалы, бегая внутри круга, и кто-то попал ему мячом прямо по лицу. Он сел и начал плакать. Стиви Уиппл помог ему подняться и осмотрел нос.

— Крови нет, всё в порядке. Можешь пока пойти посидеть с Люком.

— В смысле, выйти из игры, — сказал хныча Эйвери. — Я в порядке. Могу продолж…

— Эйвери! — позвал Люк. Он показал пару жетонов. — Хочешь крекеров с арахисовым маслом и колы?