— Ну, может, она у сестры Алевтины загостилась. — Прохор попытался придать своему лицу непринужденное выражение, не желая показывать свое паническое состояние. — Не знаете, где дом Алевтины? Сто лет не был у нее. Забыл уже.
Женщины вдруг тревожно зашептались. Одна, что помельче, нахмурилась и протестующе замотала головой, словно хотела запретить что-то второй. Но крупная усмехнулась в ответ, сказала: «Да пусть знает, пора бы уже. Пропадает ведь мужик! А у нас они что, на дороге валяются? Может, сгодится кому, раз своей бабе не нужен!»
Прохор не понял ничего. Крупная баба повернулась к нему, подбоченившись, и выпалила с жаром:
— А ты пойди, вон, у Леньки ее поищи! Там она, чую, там, у него!
— Какой еще Ленька?! — Прохор оторопел.
— Электрик наш. Ты что, его все знают!
Вторая зашипела и дернула говорившую за рукав:
— Что несешь?! Сплетни все это. — И обратилась к Прохору: — Ты ее не слушай. Она вечно болтает ерунду. — И рукой махнула.
— Где Ленькин дом?! — не своим голосом рявкнул Прохор. Женщины вздрогнули. Та, что помельче, запричитала, глядя на грузную:
— Говорила я тебе! Ой, что теперь будет! — И прижала обе ладони к лицу.
Но здоровячка упрямо возразила:
— Да пусть идет! Так им и надо! Совсем стыд потеряли, смотреть противно! — И обратилась уже к Прохору: — На Моховой Ленька живет. Шестой дом его от начала улицы, а номера не помню. Иди, там твоя благоверная.
Прохор бросил на женщин суровый недоверчивый взгляд и шагнул мимо них, от чего обе отступили в сторону. За спиной послышался их громкий жаркий шепот:
— Зачем сболтнула-то? Не знаешь, что ли? Привороженный он, от того и не в себе. Присушила его Раиска, иначе б сроду не женился на ней. Помнишь, как она за ним бегала? Как собачонка! А он и не глядел в ее сторону.
— Помню, помню. Эх, какой парниша был! Сгубила его приворотом, в истукана безмолвного превратила. И не нужен ей стал, а никуда не денешь.
Прохор был рад, когда удалился на расстояние, где их болтовня уже не достигала его ушей. Он не особенно старался понять, что они говорили о нем и о Раисе, но нутром чуял, что это что-то нехорошее. Постыдное. Позорное. Свернул на Моховую и отсчитал взглядом шестой от края дом. Тот выглядел неухоженным, в облупившейся краске, но его унылый вид скрашивали заросли цветущей сирени, окружавшие его со всех сторон. Сладкий цветочный аромат был слышен издали, наполняя вечерний воздух. Прохор никогда не любил запах цветов, особенно такой насыщенный. Ему не нравилось, когда Раиса приносила в дом букеты, хотя никогда ей об этом не говорил. Он вообще никогда не выказывал ей никаких претензий и ничего от нее не требовал. Принимал все как должное. Не обращал внимания. Даже не смотрел на нее. Вот она и ушла к другому. Сам виноват! Прохор приближался к дому и все думал: что же он скажет своей жене, когда найдет ее в доме чужого мужчины? Точно не будет ее ругать. Ни за что! Иначе она обратно не вернется. А Прохору очень хотелось, чтоб Раиса вернулась домой, чтобы все стало, как раньше. Чтобы она была рядом. Ему было жизненно необходимо, чтобы она была рядом, иначе он скоро просто перестанет дышать. В этом он был абсолютно уверен. Ему явно не хватало воздуха. Да еще эта сирень… До чего душный, вонючий запах! Отвратительный! Вдруг он замер от пронзившей мозг страшной догадки: а пахнет-то не только сиренью! Другой запах примешивается, потому и вонь такая. Падалью несет откуда-то. Мертвечиной… Прохор стал пристально вглядываться в кусты. Может, собака там дохлая? Однажды, пару лет назад, из соседнего огорода так воняло, а потом оказалось, что пес соседский сдох, и нашли его на третий день, по запаху, идущему из густой картофельной ботвы.
Прохор подошел к кустам вплотную, но боялся заглянуть под свисавшие до самой земли тяжелые от цветочных гроздьев ветви. Что там, под ними? Точно ничего хорошего. Лучше и не смотреть. Пройти мимо. Вон окно дома, совсем рядом. Осталось лишь руку протянуть и постучать. Но запах не отпускает, держит. Прохор понял, что должен узнать, что там, под кустом. И перед тем как нагнуться и приподнять благоухающую завесу, почувствовал бешеное биение сердца. Почувствовал себя живым — впервые за много лет.
В следующую секунду он закричал. Хриплый крик самопроизвольно вырвался из горла, когда под приподнятой листвой показалась туфля Раисы. Он сразу узнал ее обувь, каждый день видел в сенях у входной двери. И в туфле была нога — ее нога, без сомнения. Колени вдруг предательски подогнулись, и он упал, упершись ладонями в землю. Запах разложения ударил в нос. Раиса лежала под кустом сирени, уставившись невидящим взором в переплетение ветвей, а из приоткрытого рта ее торчал распухший синий язык. Черные волосы, обычно собранные в строгий узел, лохматой копной разметались вокруг головы, на шее темнели кроваво-фиолетовые полосы. «Убита, — понял Прохор. — Задушили». Он зажмурился, уткнулся лицом в траву и протяжно застонал, заскрежетал зубами. В голове помутилось. Показалось, что он сходит с ума. Страшно захотелось что-нибудь сломать, разрушить, выплеснуть куда-то вскипающую ярость. Вспомнились слова соседок: «У Леньки поищи, там твоя благоверная». Ленька… Электрик… Прохор вдруг понял, что он должен растерзать этого изверга, разорвать на части, размозжить его череп, переломать кости. Он поднял лицо и снова посмотрел на тело жены. Оно почему-то виделось нечетко, все плыло перед глазами. Прохор дотронулся до ее руки — холоднее, чем кожа лягушки. Погладил ее кисть, собранную в кулак. Вдруг из него что-то выкатилось и затерялось в траве. Прохор пошарил вокруг и нащупал несколько плоских кругляшков. Сгреб их, поднес к глазам и охнул. Не может быть! Это были монеты, но не просто мелочь обычная, а древней чеканки, с неровными грубыми краями. Вместо привычных цифр и букв обе стороны монет покрывали извилистые линии, похожие на клубок кишащих червей или змей, свившихся в кольца. Блеск желтого металла был очень похож на золотой. Как же хорошо он знал эти монеты, хотя и видел их последний раз лет тридцать назад! Давно не тревожившие его, поблекшие воспоминания вдруг ярко вспыхнули в памяти, будто мощные языки пламени взметнулись над угасающими углями костра, в который подбросили охапку сухих сучьев. Подробности страшной трагедии наполнили голову, и от них стало больно, словно они были острыми осколками, вонзившимися в его мозг. Но как?! Почему?! Откуда у нее эти монеты? Неужели опять он? Как посмел?! Однажды забрал его мать, а теперь — жену. Это его рук дело. Ленька ни при чем. Это все старик — жуткий безобразный старик из Камышовки, которого он так мечтал убить тогда, но не хватило духу. В тот день, когда это случилось, Прохор был мальчишкой, пятнадцатилетним подростком, и не смог утолить свою жажду мести. Теперь он не остановится. Теперь он раздавит это исчадие ада и жалеть будет всю оставшуюся жизнь лишь об одном: что не сделал этого раньше. Если бы он тогда довел задуманное до конца, его Раиса была бы жива.
Прохор знал, что старик жив до сих пор. Изредка видел его, бредущего по улице шаркающей походкой. Наблюдал за ним из окна, удивляясь, почему тот еще не сдох, ведь в детстве Прохора он уже был дряхлым стариком. И что мать в нем нашла? Не иначе, без колдовства не обошлось. За что могла полюбить не только старого, но еще и такого безобразного мужчину молодая здоровая женщина? Отчего она могла радоваться его редким недолгим визитам, случавшимся не чаще, чем раз в месяц? Конечно, старик приходил не с пустыми руками. Приносил дичь, грибы, ягоды, и еще иногда — золото: то колечко, то сережки. Мать не носила эти украшения. Однажды маленький Прохор подслушал их разговор. «Тяжелые они, Кузьма, — оправдывалась она перед стариком. — К земле тянут. Уши болеть начинают, а потом голова. И палец распух под кольцом, еле с мылом стянула, аж посинел». Тогда старик стал приносить монеты — точно такие, как эти, выпавшие из руки Раисы. Со змеями. Мать не знала, что с ними делать, прятала под половицей, завернутые в носовой платок вместе с украшениями. Когда старик уходил, вздыхала: «И что на них купишь-то? Вроде, деньги, а не деньги. Вот соберусь в город, в ломбард снесу — вдруг золотые окажутся». Но деньги так и лежали в тайнике годами. Казалось, мать боялась их продать из какого-то суеверного страха, боязни навлечь беду.
Старик нагонял ужас на Прохора. Удивительно, как мать не замечала разящий от него запах тухлой воды и гниющих водорослей? Как выносила пронизывающий насквозь взгляд, такой жестокий и ледяной? Как позволяла прикасаться к себе его корявым пальцам, похожим на высохшие сучья? И смотрела на его уродливую физиономию со скошенным набок ртом, похожим на синий рубец? Неужели не замечала его грязной одежды, покрытой странными пятнами? Она что, не видела, что они похожи на засохшую кровь?!
ebooksa