Ула подошла, не чуя ног. Старуха пошарила в траве и дёрнула соломину, и вцепилась в руку, чтобы больно держать в капкане и мотать по запястью травинку, и реветь жутким басом, напоказ всей деревне… Ничего из сказанного Ула не запомнила. Только ощущение соломины на руке. А ещё то, что старуха покинула село с кошелём, туго набитым серебром и медью. Сама же Ула долго мыла руку, испытывая гадливость ко ложи. Ведь старуха лгала, давно разменяв дар на монеты.
Сейчас ноги не чуялись, как в давний день. Ноги сами собою толкали идти, пересечь перекресток и вплотную приблизиться к ограде, подпираемой спиной беса Альвира. И взгляд тонул в изумрудном прищуре беса — как в омуте.
— Для каждого есть соломинка, — выговорила Ула, чтобы не молчать. — Я… верю. Так оно должно быть, чтоб для каждого. А только одних соломина удержит, а иные уже не смогут доверить ей себя.
Ула присела рядом с бесом. Не отводя взгляд, нащупала травинку. Затаив дыхание, уложила на запястье беса и обернула… Травники едва хватило, чтоб обвить жёсткую руку.
— Ещё есть, — удивилась Ула. — Еле сходится, а есть…
— Что — есть? — тихо, недоуменно выговорил Альвир, даже чуть отодвинулся.
— Жизнь. Не иссохла и не погнила, теплится, — Ула отпустила травинку и та разогнулась, легла на ладонь. И оттуда была переложена в послушную, чуть тёплую руку беса. — Ваша соломинка. Пока не иссохнет, и вам есть надежда. Не ведаю, на что. Не так я умна, чтоб о бессмерти загадки разгадывать. А только вы не выбрасывайте, я отдаю с дорогой душой. День особенный, солнышко играет.
— Что отдаёшь? — бес прикрыл глаза, связь взглядов распалась, и Ула ощутила себя свободной. Бес нахмурился, рассмотрел травинку. — Яркая… у тебя всё же есть кровь нобов, старая. Не пойму, по какой ветви? Вроде и нет такой ветви, а?
— А всё же ты… держись за соломинку, — тихо попросила Ула.
Травница разогнулась, чуть покачнулась и ощутила, как под спину подхватывают знакомые руки Шеля. Даже не получилось удивиться: и сюда явился ученик, к самому бесу под нос… Совсем без страха он, что ли?
Скоро Ула сидела в карете. Кони неторопливой рысью приближали встречу с подворьем Лофра. В пустой руке пульсом жизни трепетала память об отданной травинке. И Ула, смахивая случайную слезинку, знала: сегодня единственный день, когда ей воистину жаль беса Альвира. Вопреки его делам, вопреки всему, что он ещё натворит… Всякий живой жаждет расти под солнцем. Даже когда нет ни сил, ни коры, ни питания корням.
Глава 6
Путь беса. Никакой опеки
— Пустыня и море прекрасны, там и тут я дома, — вещал Бара, повиснув на верхнем рее вниз головой, якобы для удобства беседы. Он взрослый и полон свойственной настоящим мужчинам сдержанности. Так он думает и так себя ведёт всякий раз, пока Аны нет рядом…
Сейчас Ана как раз очень близко, оседлала рей чуть ниже избранного Барой, качается, запрокинув голову, и слушает. Ей — весело и легко. Она от рождения крылатая, как все атлы. Вервр понимал всю картинку и даже почти видел, не покидая трюма. Если быть окончательно честным, хотя бы с собою, он не выбирался из трюма именно по причине своего всезнания. Улыбающийся пустынник плох. Ответно улыбающаяся ему Ана ещё хуже. Но скорчившийся над очередной рукописью Эмин Умийя отвратнее в сотню раз! Откуда нежизнеспособный книжный червь извлёк зерно дурости и как взрастил из него могучее древо заблуждений? И ведь успел же, и не унимается… Вервр тяжело вздохнул и повернулся лицом к дощатому борту, чтобы чуть меньше чуять и слышать.
— О славнейший и мудрейший из живущих под солнцем нашего скромного мира, — затянул Эмин неизбежную и оттого особенно унылую череду принятых на его родине восхвалений. Искренних, что вдвойне противно! Хотя пойди пойми, что у людей пустыни честность, а что — загар привычек на ней? Загар, который не отмыть и не счистить за всю жизнь.
Эмин помолчал и продолжил: — Сказано в свитках мудрости, что звезды есть светочи нектарного масла, заключённые в совершенный кристалл, прочностью равный алмазу. Мне так и записать?
— Чтоб ты оглох, чернильная душа! — проверещала с мачты Ана и расхохоталась.
— Дитя, воспитанное мудрейшим, не может содержать в себе несовершенство, — попытался увещевать себя же Эмин. Помолчал и всё же взорвался, обозванный в сотый раз с утра: — Увы, но ведь содержит, истинно! Умолкни, исчадье песчаного ядовитого скорпиона, ужалившего тебя в твой раздоенный язык.
ebooksa