Утро началось с убежавшего молока. Ула поняла это, едва приоткрыв дверь в обжитую пристройку дворца. Травница сокрушённо покачала головой, сменила башмаки на домашние туфли: её пара стоит на обычном месте и, как обычно, вычищена. Таков уж слуга этого дома. Если хочет, умеет всё, а уж если не хочет… так его и бес не заставит! Шель в зиму поворошил старые сплетни и вызнал, что этот самый слуга отчитывал багряного Рэкста прилюдно, и не раз! Угрожал уйти домой в деревню. А бес слушал, щурился от сдерживаемого смеха — и молча терпел упрёки. Рэкст сгинул, его дворец опустел, а слуга всё служит…
Навязчивый запах подгорелого молока доказывал победу слуги над новым хозяином в вопросе приготовления завтрака. Слуга ещё в зиму сказал: или он выбирает продукты, или «ешьте, чего у вас там спроворится!»… Граф Тан выслушал это своеобразное объявление войны и страдальчески кивнул. Детское упрямство нового хозяина имения не мягче каменных старческих убеждений слуги… И вот — запахами кухонной войны пропитался весь дворец. Постоянные проветривания создают сквозняки, они же в холода мешали протопить немногие жилые комнаты и постоянно угрожают сыростью роскошнейшей библиотеке.
— Стар и мал, и нет им лекарства, вовсе нет, — посетовала травница, кланяясь портрету графа Рэкста, вывешенному неугомонным старым слугой и возле этого входа в дом. — Что же вы, батюшка, пропали и знака не шлёте? Избрали себе наследничка, нечего сказать. Ведь воюют, ни за что воюют, а вам и дела нет! Хоть чую, была у вас затаённая мысль, а то и вовсе надежда сокровенная. Была… а мне и невдомёк понять, и даже Лофру моему не по силам. Лия вон, головушку клонит, устала гадать, а от вас ни единой подсказочки.
Мягко упрекнув отсутствующего беса, Ула ненадолго замерла, глядя в тёмные глаза портрета. Слуга сказал: работа старая, ей века три. Рэкст редко дозволял изображать себя, придворные художники у него приживались и того реже. Всегда вне свиты, вне обязательств и долгов. Эти странные люди шлялись по городу, безнаказанно задирали кого угодно, заводили романы, влипали в истории… и прятались от последствий во дворце всемогущего покровителя.
— Видно, крепко вы заняты чем-то, — вздохнула Ула. Припомнила старого слугу, всякий вечер готовящего тёплое вино с травами, чтобы вылить, никому не дозволив отведать. — А всё одно, нехорошо. Навестили бы.
Напоследок кивнув портрету, Ула пошла далее. Каждый раз, посещая «бесов дворец», она испытывала душевное смятение. Вся столица знает: багряный Рэкст был ужасен, сам Лофр убеждён, что бес — враг Ула… Так почему ограда владений Рэкста, неприступная для людей и после того, как он покинул столицу, для неё, матери врага — невидима и неощутима? И отчего глядеть на портрет тревожно? Бес кажется живым, а глаза его словно следят за всяким гостем дворца.
Первый раз Ула пришла ко дворцу год назад, после тягостных похорон бесценного друга, первого учителя сына — Монза. Душа истекала кровью… Но Ула добрела, опираясь на руку Шеля. Надо было попасть сюда, и спешно! Лия осталась одна в безжалостном, ядовитом кольце сплетен.
Год назад, когда столица зашепталась о бесе-отравителе Альвире и приплела к его темным делам княжеский род, сам князь взялся ответно распускать сплетни и выбрал для них удобную мишень — Лионэлу хэш Донго. Он был по-княжески прав: тянуть в грязь Лофра опасно, канцлер сам кого угодно смешает с грязью. Его доверенный — Дорн хэш Боув — изыскивая причастных к делу с отравой наворотил такого в день, создавший сплетни, и тем более в памятную следующую ночь, что упоминать красноглазого выродка стали реже прежнего и очень, очень тихим шёпотом. Вдобавок, он теперь третий канцлер, дорос-таки до высокого места… Беса Альвира начали откровенно бояться. Шутка ли, запустить яд в колодцы, откуда берут воду для дворца! А что яд не смертоносный, а меняющий поведение и настроение — то не всякому ведомо. А что яд не один и не только в тех колодцах — и вовсе почти никому…
Явно в делах того дня оказались замешаны семь семей нобов.
Лия в тот день, по мнению города, потеряла мужа, влияние и доход… Она и стала удобной мишенью для ядовитых стрел сплетен. Говорили, не таясь: мужней смертью оплатила жажду власти, бывала с князем наедине и уж точно доводится ему любовницей, оклеветала советника Хэйда и вынудила бежать из столицы… Таковы самые громкие разговоры. Их, кривясь и рыча, пересказал Лофр. Муж — нежданное счастье осени жизни, клинок, а не просто человек. Надёжный, умеющий отрубить правду от лжи, даже по живому, без жалости… Лофр ненавидел сплетни, но неизменно был в курсе, это ведь столица, заткнуть уши — значит, умереть. Лофр редко пересказывал сплетни жене. А на сей раз не смолчал.
Лия слишком быстро и смело шагнула в коридоры дворца, — пояснил Лофр. Покривился, растёр старую рану. Лофр по себе знал: интриги неизбежно причиняют боль. Получив особенно сильный удар, остаётся либо «умереть» — покинуть столицу и отказаться от борьбы, либо справиться, подняться ещё выше во власти, связях. Тогда сплетники и завистники, травившие тебя, станут твоей же прикормленной сворой… до поры.
Год назад Ула добралась до дворца беса Рэкста. Переборов сомнения, толкнула узорную ковку калитки… Открыто? Шель пояснил: дворец не нуждается в засовах и сторожах. Сила беса непостижима. Страх и мрак… хоть малое их семя сокрыто в любой душе. Шагни за калитку, и то семя пустит корни, проклюнется первой почкой сомнений, окрепнет, порвёт душу ужасом, разрастаясь бесконечно!
Никто не бывает полон света. Красивая сказка — умение безропотно прощать врагов и любить ближних. На словах это просто, а на деле? Глубоко в душе найдётся крупица зависти, злобы, памяти о прежних обидах, страха… Еще Шель сказал: отчего-то бес защитил от яда проклятия своего официального наследника Тана. И отчего-то тот имеет силу пригласить гостей… вот только пока из приглашённых смогла войти и не сбежала на третьем шаге только Лия.
Ула дослушала, по деревенской привычке поклонилась дому, ведь, если тут пролегает защита, здесь и порог. А дом следует уважать.
— Мне бы деточку Лию навестить, — пояснила Ула узорной калитке. — Болеет она, сердцем чую. Вот, травы приготовила.
Шель, убеждённый в правоте любых слов и дел наставницы, показал калитке корзинку и обернулся с заранее заготовленной улыбкой. Проследил, как Ула минует порог…
— Благодарствую, — снова поклонилась Ула, уже из парка. — Шель, деточка, чую, тебя-то не пропустят. Руки твои больно ловки, к ним что только не липнет в чужих домах.
— Есть такое, — признал Шель вроде бы сокрушённо, но очень легко.
Он отдал корзину, сел у калитки снаружи и прикрыл глаза, подставя лицо солнцу. Задремал, не забывая присматривать за улицей из-под ресниц.
В парке давно не косили, по забору крапива так и перла, норовя подняться выше кованной решётки. Холмики на месте цветников едва угадывались, на некоторых колючим валом разрослась бывшая роза — цветки малы и просты, зато шипы в полной силе. Тут и там ежевика душила кустарник, споря колючестью с розами.
ebooksa