— Люди рождаются, взрослеют, вступают в пору зрелости, дряхлеют и умирают. Не могу и примерно сказать, сколько раз я провожал их, — вервр сел и добыл из мешка сыр, разломил надвое. — Жуй, иногда помогает. Руки заняты, зубы заняты, брюхо не урчит. В моем бытии люди — вроде весенних цветов. Меняются всякий сезон… Лучше не привыкать и смотреть на них издали, с тёплых плоских скал.
— Ты… — Ана сжала вложенный в ладонь кусок сыра, не сознавая этого, и даже укусила, и даже начала жевать, глядя куда-то в пустоту и глотая слезы.
— Я бы сказал тебе позже. Дал выбор: идти или переждать в Корфе. Ты видела смерть людей, но то были чужие люди. И смотрела ты издали, — вервр поморщился. — Признаю, я не хотел, чтобы так рано и так близко. Ответно прошу тебя признать: ты учуяла что-то год назад, не зря взялась прясть и делать прочие бабские глупости, лишь бы отвлечься. Холодок повеял, а ты промолчала, не сказала мне. Я почти рассердился. Тайны развела, что за глупость. А теперь сердишься ты?
— Нет… почти нет, — прожевав сыр, Ана высморкалась и вытерла руки о подол рубахи, как обычно не позволяла себе. Прижалась к боку. — Но мне очень плохо, Ан. Совсем. Мы уже опоздали, вот точно!
— Если ты атл и опаздываешь совсем, не пытайся спешить, как обычные люди. Вервры добираются до места мигом, но они умеют спешить лишь в паре со своей второй стороной, то есть вот я — с Шэдом. Так что помочь не могу, но научить постараюсь. Мне однажды сказал о вашем способе спешить Тосэн, сказал и показал. Надо встать, заглянуть мысленно туда, куда стремишься. Ощутить себя скользящей сквозь ткань пространства, будто ты продираешься, будто складки мнутся, а ты — огибаешь, изгибаешься и преодолеваешь.
— Не понимаю!
— Кричать бесполезно. Клог лишил меня глаз, потому что смог протиснуться меж слоёв мира и ударил мгновенно. Чем он лучше тебя? Или его злодейство было важнее?
— Нет.
— Тогда шагни в их двор, там каждая жердина знакома тебе. Я постараюсь шипеть сосредоточенность высокого порядка.
— Я… попробую.
— Не пробуй. Делай. Пусть сердце остаётся сумасшедшим, а голова — холодной. Не отвечай. Не кусай губу! Не…
Ана прикусила губу до крови, зажмурилась — и качнулась вперёд. Вервр едва успел поймать ритм движения и влиться, касаясь плеч кончиками пальцев и становясь частью пути, точно как тогда, непомерно давно, с живым ещё другом Тосэном…
Мгновенная тошнота подкатилась к горлу и схлынула. Ветер косо мазнул по щеке. Рубаха хлопнула парусом, ноги спружинили, вдруг усомнившись в надёжности опоры.
— Пахнет рекой, — отметил вервр, убирая руки с плеч Аны и глубже втягивая воздух. Он зевнул, отсылая звук и собирая эхо. — Ты смогла. Теперь не спеши…
Ана ещё мгновение стояла, каменная — а затем крадучись заскользила по двору. Она дышала ровно, слишком ровно. И двигалась гибко, но как-то не по-живому. Вервр сокрушённо вздохнул и устремился следом, отставая на полшага. Хотелось выть, скалясь и отдавая со звуком нудную, тянущую боль. Потому что к людям вредно привыкать. Они сперва дают сердцу радость, а затем обязательно рвут его надвое, и шрам уже не пропадает. Никогда.
Старик лежал, вытянувшись и запрокинув шею неловко, неправильно. Он уже не дышал, и потому ему не было больно под грудой дров, накрывшей по самое горло. Слабо пахло кровью — две-три капли, не более, проступили возле виска. Туда пришёлся удар соскользнувшей с самого верха поленницы дубовой чурки… Вот только повинна в случившемся была не она, и, к сожалению, это знал не только вервр.
Ана скользила мимо развалившейся поленницы, впервые в жизни скалясь. Оказывается, она умела, она так часто видела это выражение у вервра и теперь вот — приладила на своё лицо, когда пригодилось.
За углом сарая икнули и зашуршали, отступая, толкаясь, постанывая. Когда лицо превращается в звериный оскал, оно пугает. Даже детское. Или особенно — детское?
Ана резко втянула воздух и прыгнула, рыча. В полете она вынесла плотно стиснутый клинок правой ладони снизу-сбоку, прямым ударом, прорубающим ребра. Вервр едва успел втиснуться между мгновениями и поставить блок — всего-то из раскрытой ладони. Мелкие кости хрустнули, связки оказались порваны начисто.
Брызнула и остро запахла собственная кровь, время сразу сделалось вязким. Такое оно заставляло вервра всё сознавать куда лучше, чем хотелось бы. И он в деталях проследил, как Ана кричит, изворачивается и ударяется плечом об угол сарая, чтобы остановить бросок и не изуродовать блокирующую руку окончательно. Ана сползает по брёвнам и рычит, и рвётся, себя не помня. Ей больно, и она все ещё желает вбить свою боль в тело убийцы старика, надвое разрывая его ничтожное, дрожащее сердце…
ebooksa