— Погодите. Это невозможно. Погодите! Вы ушли, я даже успокоилась! Правильно, кто я, чего мне ждать? Я людям-то не нужна. Женихов-нобов присылают из-за герба и древнего рода. Я знаю, ведь кого лечу, те уж не молчат, особенно слуги. Я — так себе, и руки грубые, и танцевать не умею и… Говорят, я бесстыжая. Начала лечить от дурных болезней в семь лет. Бабушка уже не могла, а больше некому, и мы не выбираем, кто к нам с чем, и… Говорят, я насквозь больная и глаз у меня тёмный. Кроме нобов из-за герба, на меня зарятся купцы, им бы лекаря в караван или на корабль. А вот чтобы без выгоды… нет, пустое. Не надо меня опекать, хэш бес! И жалеть не надо! Мне такого не требуется, вот правда, ну поймите, это больно, а я…
Нома вскочила и дёрнулась убежать, часто дыша и сглатывая слова, мысли, боль… Вервр поймал потное горячее запястье, ловко потянул и заставил лекарку рухнуть в кресло. Дождался, пока она прекратит шептать тише и тише, не смолкая и уже не понимая, что именно говорит и зачем — заплетающимся, непослушным языком… Пришлось дотянуться и приложить к губам Номы палец, перекрывая поток отговорок и невольных, неосознанных жалоб.
— Я мог бы вставить слово, найдись в частоколе паники хоть одна прореха, — предположил вервр. Он, отдав себя до капли, уже снова ощутил прилив сил. — У меня куда больше идей для веских «нет» и «никогда». Но я отдал силы и вопреки этому не разбит усталостью… Значит, мы совсем не чужие. Признаю и готов рассмотреть ситуацию разносторонне. Итак, я умею и продолжу убивать. Ты — лечишь. Я умею и продолжу ломать людишек во имя целей, которые мне важны. Ты — бестолково и неразумно защитишь даже кроликов из сада. Я в гневе разнесу в щепу город, а ты — заплачешь… Что из всего этого может выйти?
— Ничего, — шёпотом смирилась Нома. — То есть… мне надо лечить. Прошу…
Вервр усмехнулся и бережно, но крепко обхватил запястье Номы. Не все капканы причиняют синяки и ссадины. Лекарка забилась глубже в кресло, смирившись с тем, что трудный разговор не окончен.
— Я слеп и хуже того, не помню собственное имя, — задумался вервр. — Сослепу мне безразличны все эти «никогда»… Но отказаться от удобного одиночества я могу только навсегда, даже если лгу себе и тебе. Я в смысле таких решений тот еще хищник, что моё — моё. Хоть примерно понимаешь? На свободе вервры не живут в доме. Я привык странствовать, появляться из ниоткуда, чтобы снова уйти. Я не даю пояснений и не терплю упрёков. Наконец…
Нома осторожно дотронулась до большой руки, пробуя ослабить капкан на своём запястье. Вервр смолк, с долей раздражения осознав: его слова — тот же частокол паники. И никак не получается выстроить разговор, довести до логического финала.
— Если совсем честно, — выдохнула Нома и наклонилась вперёд, чтобы говорить еще тише. — Однажды вы предупредили: лечить всех — значит, отчаяться и почернеть душой, помните? Я лечу, таков мой дар. Я смирилась, дар это ведь долг. Но люди делаются здоровыми и не делаются… людьми. Вот хоть сын князя. Опять его приносили с месяц назад. Рана была смертельная, с ядом. Я почти надорвалась, он встал и ушёл… и в тот же вечер зарезал друга. И ничего, и все смолчали! Я людей… никому не говорите, я их… иногда ненавижу. Ещё чаще мне всё равно. Выжил, ушёл… помню болезни и пульс, а не лица. В ту ночь, когда княжич… я плакала, хотела сгинуть. Лишь бы не лечить! Никого и никогда… Честнее уж самой принять яд. Но я вспомнила о вас. Стало легче.
Вервр недоуменно повёл бровью, понимая совершенно точно: Нома улыбается и ей тепло, радостно. Зато вервру — холодно и неуютно. Пальцы Номы плотнее легли на руку, голова склонилась еще ниже и лекарка прошептала на выдохе, согревая кожу запястья:
— Вы… вы любите людей, хэш Ан! Вы, а не я. Кого любят, тех не щадят. Я щажу и лечу, но не люблю, ни капли. Пока я знаю, что вы можете исправить за мной… не страшно думать, каким злодеям и выродкам я возвращаю здоровье. Вы ведь если что…
— Да, я с горячей любовью сверну шейку, — улыбка получилась хищная. В нос сам собою полез запах кроликов, не донимавший несколько лет и снова желанный, острый…
— Я не умею любить людей. Я иногда хочу вовсе не видеть их. Но я люблю вас. И я не могу жить, если вы не вспомните обо мне хоть раз за год! Душа меркнет. О вас я знаю, здоровы ли, улыбаетесь ли. — Нома судорожно вздохнула и упрямо, через свой страх и своё смущение, погладила руку вервра. — Вы летом два раза вспоминали меня. Делалось жарко и… совсем больно, когда говорили вслух моё имя. Вы мне нужны…
Нома сглотнула, жар ушёл с её щёк. Стало так тихо — аж дышать неловко.
В коридоре грохнула настежь распахнутая дверь! Дико заорали на два голоса, в панику добавился третий…
— Именем князя!
— Дорогу!
— Жить надоело?
— Сюда заноси, да ровнее, ровнее…
Лекарка вздрогнула и опасливо покосилась на дверь. Вервр сыто облизнулся, пискнул — и расхохотался, запрокидывая голову и скалясь. Так и не уняв смех, Ан встал, приобнял Ному за плечи и стал толкать к двери. Выпихнул в коридор и согнулся пополам, без сил валясь на стену и оседая, и держась за живот.
Ан знал, не выглядывая в коридор: там носилки. Белый, как мел, княжий наследник страдальчески кривится на кружевной подушке, под шёлковым с гербовой вышивкой покрывалом. Он лежит на боку, иначе не может, но он уже не выпоротый щенок, а герой, пострадавший безвинно. Может, спаситель детей из пожара? Или защитник ограбленных нобов? Слуги расстараются и сообразят, какой слух пустить. Даже если никто не поверит, никто и не оспорит громко…
ebooksa