Нэйя первой взлетела в карету, вроде бы не касаясь ступенек. Следом запрыгнула Лия, за ней Ана, которая обернулась, скорчила зверскую рожу и с треском захлопнула дверцу перед породистым канцлерским носом!
— Моё имя, — едва карета тронулась, нэйя забилась в угол, за спину Аны, — произносится Ле-эй-гаа, и означает «летящая утром, с набором высоты». Я помню имя того, кто уже никогда не посмеет лететь рядом, он… предал. Помню, а сказать вслух не могу. Больно. Смертельно больно… Ул был рядом с ней, но она легко выговаривает его имя. Никогда, никогда мы не понимали людей и не умели спуститься в их города. Города людей — ловушки… они вяжут нас и душат.
Тишина уплотнилась и будто выдавила из кареты воздух, и цепко сжала горло. Ана не могла даже кашлянуть. Ночь сделалась дегтярной, а рассвет недосягаемым. Подковы бряцали, глухо грохотали — словно карета с каждым шагом коней погружалась глубже в вязкую жуть.
Хотелось возразить: ведь можно жить в этом мире, и в городах не так плохо… Но Ана молчала, слова сделались шелухой. Остро, невыносимо ярко пронзила сердце вернувшаяся из прошлого боль давнего дня, когда умер дедушка Яса. Тогда казалось — больнее не бывает! Но сейчас Ана с отстраненным, ледяным спокойствием созерцала картину, явившуюся в сознание и разрушившую всё и вся: вот стоит Бара, родной до последней складочки прищура век — и смотрит мимо! Он живой и здоровый, он улыбается… а только ты сама хуже, чем мертвая. Мир рухнул! Бара стал чужой. Бара — безразличный, его глаза пусты, а мысли обращены не к тебе… Но ты хотя бы стоишь на земле, ты можешь сесть, можешь упасть и обнять эту землю, и выть… Сделать что угодно, любые глупости, какие вытворяют, когда всё бесполезно и безнадежно… А нэйя — они ведь летают в свете, и ничего кроме света у них — нет. Каково им утратить свет? Им нет иной опоры! Вовсе нет, пустота кругом, пустота, которая хуже смерти!
Ана шмыгнула носом, осторожно прильнула спиной к легкому телу нэйя и понадеялась, что так она дает хоть ничтожную, но опору. Хоть крошечное, но тепло.
— Недавно мне снилось золотое лето, то самое лето Ула, — Лия отвернулась к окну. — А после наступила зима. Во сне я замерзла, до смерти заледенела. Но Сэн разбудил и отогрел. Во сне и в яви. Мы — люди. Мы не умеем понять, с кем нас сводит судьба и для чего. Мы слепые и грубые к тем, кто рядом. Мы ломаем самых дорогих, и себя ломаем… и никак иначе. Мне больно думать, что тогда я не решилась даже найти Ула. Но если бы я нашла его, если бы привязывала к себе, я уничтожила бы его. Мы… не пара. Сэн — клинок, я — рука. А вот Ул не клинок и не кошель, тем более не ключ к дворцовым дверям. В то лето он устроил место для птицы… Я думала, клетку. Я так видела. На самом же деле он создал сцену для пения. Он выломал прутья, убрал дверцу… И все равно до самой осени я думала, что это клетка. Я не посмела искать Ула, поняв свою ошибку. Стало больно и стыдно. Он был мой цветочный человек, а я не поверила в его сказку безоглядно. Сэн никогда не обещал сказок. Но в него я верю именно безоглядно. И так стало сразу. И я не намерена извиняться за то, что счастлива, что нашла свою пару!
— Но это я извиняюсь, — нэйя обеими руками сжала руку Аны. — Я извиняюсь… Не знаю, приходилось ли кому-то из нэйя так неловко. Мы не роднимся с бескрылыми, это не спесь, мы просто очень редко спускаемся оттуда, — легкая рука вспорхнула и указала вверх. — Люди, они слишком… тяжелые, они смотрят вниз и топчут мир… Но цветочный человек совсем не тяжелый и не бескрылый. Он назвал имя Лэй-йаа — содержащая свет, так я разобрала. Он назвал это имя, и я опять смогла дышать. Хотя я неверно услышала, он сказал иначе — Лия, но я уже поверила ему… безоговорочно.
— Значит, теперь у него есть причина вернуться, — голос Лионэлы окреп. — Лучшая новость этого темного сезона! Ана, я поняла, что тебя бесполезно переодевать в нобу. Я поняла это, когда увидела смеющуюся Чиа. Ты не знаешь, но я-то знаю: она не смеялась громко и беззаботно ни разу в этом мире. Ни разу! Значит, ты совсем похожа на Ула: внутри сокрыто много больше, чем можно увидеть и угадать. Живи, как хочешь. Хоть весь город поставить с ног на голову. Твое право, — Лия повела руками, словно извиняясь. — Я загоняю людей на выбранные и огороженные мною дороги, помогаю двигаться… организованно. А вы птицы. Вы смотрите сверху. Оттуда мои ограды и дороги — сплошная глупость!
Карета остановилась, Лия распахнула дверцу и спрыгнула, не дожидаясь помощи слуг. Вздернула подбородок, сощурилась и пошла прямо на ворота «Алого льва», по обыкновению запертые после заката. Намерение Лии войти заметили сквозь ворота — и ей открыли, потому что нобам золотой крови, пребывающим в особенном состоянии духа, нельзя отказать.
От крыльца уже спешил сам Лофр — сонный, в колпаке с кисточкой и просторной рубахе навыпуск. Лофр всех осмотрел и от избытка чувств хлопнул себя ладонью по плоскому животу, он сохранил это движение со времен, когда был болезненно-тучным… Ана не видела Лофра толстым, но знала его историю. И смотрела мимо хозяина «Алого льва», и ждала, когда откроется дверь. Она сто раз собиралась сбежать из Эйнэ, где слишком много нобов, спеси и правил. Где нельзя сломать нос случайному ухажеру: это повредит репутации брата. И нельзя бить под дых любого, кто заслужил: это создаст проблемы канцлеру Дорну. И еще сто тысяч нельзя и невозможно, и все они — хуже цепей и тяжелее камня на шее… Ана бы сбежала, если бы до того не повидала матушку Улу и не согрелась её улыбкой.
Матушка приоткрыла дверь, скользнула на крыльцо, сразу выделила среди гостей нэйю, вздохнула, прижимая к груди сложенные ладони.
— Вы — матушка Ула, — осторожно предположила нэйя и улыбнулась. — Он был прав. Прав, когда сказал, что надо увидеть вас. Что тогда я смогу жить на земле людей.
— Мой Ул прислал тебя! И ведь вроде… не в гости? — Ула смахнула слезинку. Улыбка зародилась на дне её глаз, блеснула первым лучиком солнышка, взошла, делаясь полуденно-яркой и озаряя лицо. — Иди сюда, девонька.
Нэйя встрепенулась — и вытянула вперед руки, и повернула легкие ладони так, словно грелась в свете улыбки, как люди греются у костра… Ана хмыкнула, вдруг остро возжелав спустить окружающих с небес на землю. И проделала это, всего лишь откинув полы плаща: при виде бальных штаников Лофр заржал в голос.
— Пора переодеться, — поморгав и недостоверно изобразив смущение, громко сообщила Ана. — Хэш, я достаточно плохо веду себя, чтобы получить взбучку? Хэш, вы сто раз обещали выпороть меня. Что, опять нет повода? А если со спины?
Ана покрутилась на месте, скинув плащ. Лофр хрюкнул и кивнул, принимая вызов. Даже пообещал вызвать парочку бывших любимых учеников с алой кровью и полноценным опытом боев. Может, и самого Сэна стащить с крыши за шкирку? От сказанного стало — хорошо… Ана жмурилась, подставляла лицо легкой метелице. Слуги дома Лофра уже приготовили смену одежды и ждали, старший держал наготове тулупчик — ведь зима, а непутевое дитятко почти голышом бегает! Ана юркнула в дверь и рассмеялась. Ей — не холодно! Когда люди радуются от души, ей не бывает холодно… А когда они заключают сердце в ледяной ком, никакие очаги и дрова уже не помогут!
— Сбегаю в «Ландыш», — на переодевание у Аны ушло несколько мгновений.
— Не поубивай никого лишнего, там Сэн фонари жжет, — прогудел вслед Лофр.
Ана взвилась на ограду и оттуда упала в ночной город… Помчалась дальше и дальше от «Алого льва» где теперь и без неё, и среди ночи — солнечно от первых робких улыбок согревшейся нэйи.
Белоручку Ана впервые увидела еще осенью. Побежала передать травы от матушки Улы Шелю, искала его, и вот — нашла… Рядом с его родной мамой, которая после ранения вроде бы и выздоровела, а только осталась немой и безучастной к окружающему. С первого взгляда Ана узнала «тетю-гыбу», завизжала от восторга и выкрикнула это имя. Белоручка вздрогнула… будто проснулась.
ebooksa