Карты четырех царств.

22
18
20
22
24
26
28
30

Ан снова повел плечами, помассировал виски. Далеко, плохо слышно и слабо чуется… Но определенно: схватка получилась короткая, крови пролито многовато. Зато дело сделано, бывший кривой заморыш Голос теперь — временно, может, на одну последнюю ночь мира! — законный по крови наследник власти в Мийро. Ничего себе новость для юнца. Он толком не проснулся, а кругом кровь, а рядом — неостывший труп прежнего князя. Старик был той еще крысой, устранил всех прямых родичей, кроме этого, неучтенного. Вервр зарычал от злости и азарта. Гэлу никак нельзя впадать в шок, лить слезы и бездействовать, глядя на друга Токаду… Вот кто был ушлый хорёк и знал, что приключается с теми, кто нагло охотится на крупную дичь. Он расплатился. А Гэл сейчас один, и он совсем один обязан сделать то, что только ему посильно — уничтожить бумаги, допускающие убийство. И почему во всяком мире бумаги у людей смертоноснее стали? Всюду по-разному это проявляется, но правило неизменно.

Ан принюхался и чихнул. Одобрительно кивнул.

— Сжег, — негромко сказал он, ни к кому не обращаясь, но зная, что Лия рядом. — Там были приговоры на полгорода… Старик свихнулся и строчил всё новые. Что он пил и кто его поил? Приговоры те самые, дозволяющие бесам убить. Надеюсь, Гэл не совсем слабак и новых своей рукой до утра не составит. Хотя травить и дурманить в городе умею не только я. Да: в карете был только князь. Я удивлен, мне представлялось, первый канцлер не лучше.

— Хэйд сказал, что намеревается приготовить для него чай, — тихо отозвалась Лия. — Это было еще до вашего прибытия. Теперь я понимаю, что он имел в виду. О первом канцлере можете забыть. Я волнуюсь за Ану.

— Каждый сегодня делает выбор, даже мой брат этого не отменит. Так что вы правы, волнуйтесь за неё. Я тоже волнуюсь, — слепой повел бровью. — Так: Альвир учуял меня и мой яд. Он покидает площадь. Хороший расчет времени.

Ан резко остановился, втянул воздух. Повернул голову — и, злясь на глупую для слепца привычку, проследил бег Дорна по крыше, падение зернышек — одного за другим, размеренно… «Сев проходит удачно», — прикинул Ан. Постарался не думать о том, что способен противопоставить этой защите Альвир.

— За спину, — приказал он спутникам. Подумал и добавил: — Сэн, защита сама за тебя это сделает, не удивляйся. На него нельзя смотреть. Совсем нельзя, окаменеешь. Но защита ослепит тебя и позволит получить замену зрения. Постарайся привыкнуть. Сперва будет сложновато. И это время ты обязан провести у меня за спиной. Понял?

— Понял, — негромко согласился алый.

Слепой вервр усмехнулся, постепенно замедлил шаги, вчуиваясь и принюхиваясь, стараясь понять площадь и состояние врага. Мог ли он пятнадцать лет назад знать, что, лишаясь глаз, приобретёт преимущество в нынешнем бою? Теперь он умеет видеть — не видя. Он учился этому долго и думал, что перемогает казнь… хотя то был способ отточить новый боевой навык.

— Наш враг еще малоподвижен. Успеваем. Лионэла, вам следует закрыть глаза и положить руку на плечо мужа. Вам совершенно нельзя рисковать собой. Повторяю: не смотреть… Когда я велю остановиться, можете начинать произносить формулу вызова на бой.

Вервр вздохнул, еще раз вздохнул — глубже и медленнее. Зарычал, сперва коротко и тихо, затем протяжнее, громче, в полную силу. Рычание — это звук и настроение, а кроме того заявление о себе и разметка тропы, пробный выброс ярости. И кроме всего это — снятие ограничений! Свобода быть собой, вервром. Свобода меняться для боя.

Туман на площади оказался разрезан рычанием Ана на два полотнища — по сторонам тропы. Вервр повел плечами и сделал первый шаг. Он знал, что сейчас сделался чуть менее похож на человека: руки длиннее, ногти острее, и кожа… она глянцевеет и обрастает мелкой радужной чешуей.

Второй шаг. Язык удлинился, раздвоился, стал куда чутче и добавил к картине площади много деталей, для людей не существующих вовсе, не имеющих даже названия.

Третий шаг. Волосы облетели, как осенняя трава. Чешуя накрыла голову полностью и стала твердеть, шея с хрустом удлинилась, нарастила несколько позвонков. По спине, груди, бокам обозначились тонкие линии — чувствительные к структуре пространства и току силы, характерной для природы всех четырех царств.

Четвертый шаг. Самый неудобный — суставы ног и таза выкручиваются, выворачиваются, мучительно ломают и переиначивают сами себя, разрушая прежние связки, сосуды, нервы.

Рывок… и падение вместо пятого шага! Но надо успеть подняться, чтобы заслонить идущих следом, пока внимание твари не достигло их. Ан зарычал злее, ниже: он, оказывается, совершенно забыл, как следует передвигаться на этих конечностях. Рефлексы отработали своё, но если начать думать о кинематике ног… будет хуже, чем с любимой истории друга Тосэна о гусенице, решившей понять, что делает её двенадцатая лапка, когда вторая отрывается от грунта.

Шестой шаг. Пружинистый сдвоенный рывок вправо-влево. Опять хруст костей, дополненный запахом крови… И боль, такая мощная, что она временно выключила сознание. Вдох. Выдох. Теперь под контролем три тропы. Значит, всё получилось. И не надо думать, фантомы те два вервра справа и слева — или боеспособная реальность. Жесхар Шэд знал ответ. Но сейчас ответ устарел и утратил смысл, как и само имя.

Седьмой шаг. Оба вервра-клона — правый и левый — делают рывок в стороны и создают подобия. Эти подобия уже определенно — лишь видимость, они едва контролируются и скоро пропадут. Не важно. Они нужны именно теперь.

Восьмой шаг. Когти клацают по камням. Как-то это… неопрятно. Четыре боковые вервра срываются в длинный прыжок, сразу оказываются возле детей и встают полукругом, отделяя их от памятника. Вервры-клоны рычат, формируют общую звуковую волну и нормализуют объем среды, временно принимают его под свой контроль. Ненадолго, увы… Но люди Клопа расторопны: юркнули из окон, где давно таились в засаде, накинули петли на детей, как им велено — на пояс или ниже, на ноги, а никак не на шеи… Рывок — потащили! Звук плохой, жёсткий. По крайней мере два ребенка уже мертвы и полностью окаменели. Или три? Если все четыре — надежды на сколько-то протяженный бой нет!

Все же мертвы два. Третий едва жив, его кожа скрипит и крошится. Зато последний, четвертый — молодец, сам вцепился в верёвку и подтягивается, помогает спасать себя. Настоящий алый!