— Не каменная ведь ты, деточка, — плечи согрелись под рукой Улы. Травница села рядом. — Шока нет… да глянула бы на себя со стороны, в чем душа держится! Вот так головушку положи. Глазки прикрой. А нет у нас великой-то беды. Монзу смерть назначена ещё прежним бесом. Так пусть новый плачет, что я на семь лет судьбу обманула, отодвинула. Монз сам-то себя беречь и прежде не умел, не желал… Сколько смертей сегодня отвел! Ох и подло: детишек мёртвою водою опаивать, чтоб меня, никчёмную, заодно с ними упокоить. Меня да Лофра моего.
— Мёртвой водой?
Губы двигались сами по себе. Жевали пресный, пустой вопрос. Пили из переданной Шелем чашки горькое и крепкое, не кривясь. Сознание вяло усмехалось: вот ещё сказочка деревенская! О живой воде да о мёртвой. В одной польза, в другой — погибель.
— Уцелела склянка, хоть бы бес не прознал, — в тусклом, надтреснутом голосе Улы наметилось лукавство. — Нет в мире ничего негодного. Всякий яд, деточка, ещё и лекарство. Если умеючи. Я освою и в пользу приведу, вот при Монзе обещаю.
Душа Лии рванулась пойманной птицей — больно, судорожно. И за что ей это: подлость золотого дара, дающего трезво мыслить, когда рядом лежит Сэн. Холодный…
— А муж твой… — вздохнула в самое ухо Ула, — коли встретишь Рэкста, которого всякий день врагом семьи зовёшь, поблагодари. Чем бы ни намазали нож, ранивший Сэна семь лет назад, яд был из худших. Что бы бес ни назвал противоядием к тому яду, а только это был опять же яд. Я скажу так: полный яд. Сколько лет минуло, по сю пору не иссяк вред. Дитя у вас нет, вот как трудно перемогается. Я много раз думала: зачем так? Теперь знаю: не пересилить яда багряного беса никак, даже и мёртвою водою. Сэна во дворце опоили, а он и сюда домчался, и детишек спас, успел. — Ула крепче прижала к плечу дёрнувшуюся голову Лии и вдохнула в ухо: — К ночи он согреется, задышит. Ты покуда тихонько думай, кому о том можно знать, а кому нет.
Капли, приготовленные Шелем, огнём потекли по жилам, выгнали пот. Лия сморгнула слезинку и снова покосилась на тело старого Монза. Кем он был ей? Частью семьи. Как проводить его без слез, согласившись со словами Улы, сказанными только для преодоления непосильной боли, неискренними… Семь лет, отвоёванных у смерти? Много. И ужасно, непоправимо мало. Травнице больно, но она взваливает на себя чужую боль, словно ей — посильно.
— Тебе надобно поесть, — Ула встала и покачнулась. Сразу рядом вырос Шель, подставил плечо. — Отдохни.
— Сами бы отдохнули.
— Вот же ж! — горячо поддержал Шель.
— А Лофр? — встрепенулась Лия.
— Муж покуда занят. Князя батюшку поехал поблагодарить за милость, — напевно сообщила Ула. — Помнит о нас, в уме держит всякий день. Высокая честь.
Лия ощутила, как губы растягивает кривая ухмылка. Она бы никогда не позволила себе подобной, никогда и нигде. Разве вот — в доме Улы. Где Сэн с его дичайшей прямотой не кажется странным. Где несомненное подвергается сомнению: Рэкст что, не отравил Сэна а… спас? Наделил меткой, так подобное именуется в записях Монза. Уточнить бы хоть что про бесову метку, вот только у кого?
По коридору прошелестели шаги. Чуть прихрамывающие, неширокие, уверенные. Лия движением ладони согнала с лица настоящие мысли, оставив лишь покой.
— Хэш Хэйд, — поклонилась она двери, приоткрытой на два пальца. — Изволите рвать волосы или ограничитесь скорбным вздохом, советник?
Хэйд протиснулся в расширенную щель, быстро осмотрелся и выбрал кресло в углу. Сел, глядя в пол и сосредоточенно постукивая большим пальцами сплетённых в замок рук.
— Это я не отпустил третьего канцлера из дворца, если вам угодно услышать и принять сказанное. Я же сдвинул беду на нынешнее утро, отослав через ненадёжного человека некое сообщение, чтобы его перехватил бес. Я ошибся, полагая, что князь не станет жертвовать алым нобом со слухом чести всего лишь из пустой ревности. Не о том думаете, не надо так делать бровью. Ему больно видеть золото крови, не разменянное на монеты, вот в чем ревность… — Хэйд поднял взгляд, и далось ему это непросто. — Если вам станет легче, отомстите мне.
Лия нахмурилась в полнейшем недоумении, всмотрелась, не веря себе. Неужели советник способен искренне страдать? Глаза его неподдельно красны, и руки дрожат, и…
— Мы с Монзом знакомы с тех пор, когда он отзывался на имя Ан. Когда я был юношей, бескорыстно меня защищал лишь отец Сэна. Позже мы со старшим Боувом боролись в столице рука об руку Лофру я обязан жизнью, как и Улу. Получается, сегодня я истратил на интригу всех своих друзей, нынешних и бывших. Я отныне нищий… Мне побираться, и то поздно, советникам подают золото и власть, а вовсе не руку для пожатия.
— Кого вы не упомянули? — задумалась Лия, почти веря в раскаяние и от души сочувствуя боли и одиночеству. — Погодите, поняла! Тот юноша, Тан. Именно вы могли назвать ему имя Ула. Разве он тоже часть игры? Он сущий ребёнок.
ebooksa