Аким прислушался. Ему почудился женский голос на палубе. «Может, Оля приехала?»
— Повариха Даша с кем-то спорит, — пояснил Капица.
— Что ж, буду собираться в дорогу, — решил Аким.
Капитан ответил сдержанно:
— Вы, Аким Петрович, только без обиды. Добро? Горе, оно всех роднит. Ваше горе — это и мое горе. Если какая помощь потребуется, дайте знать.
Аким собрал вещи сына в чемодан, хлопнул крышкой. Стоял он перед капитаном грустный, правда, старался виду не подать, но Капица чувствовал, как тяжко ему было. Он достал папиросы, предложил гостю закурить, но тот отказался.
— Вы извините, Петр Кузьмич, но свое горе я увезу с собой, — тихо сказал Аким, при этом лицо у него мучительно передернулось, правая бровь дрогнула, а левая так и застыла на изломе. — Спасибо, что память о моем сыне вы сохранили. Может, я еще когда к вам на море приеду, вы уж не серчайте, если был я излишне горяч…
— Ладно, приезжайте, — согласился капитан. — Только очень прошу вас — не думайте, не грешите, что в гибели сына есть моя вина. А то если станете грешить, то в морях мне не будет удачи. Вы же знаете, что наше морское братство должно быть чистым и святым, кто к нему с ложью да хитростью подходит, тому заказана удача в море. А потом, это наше морское братство кровью омыто. Вот так, Аким Петрович. Ну а насчет могилы сына… Сколько в войну затонуло наших ребят, но их никто не забыл — ни вы, ни я. Никто! И вашего сына помнить будем.
«Ну это уже зря, — усмехнулся в душе Аким. — То судить его собирался, а то вдруг говоришь такие высокие слова. Не надо, я все понимаю…»
Под вечер, сухо простившись, Аким сошел на берег. Петр Кузьмич хотел проводить его на вокзал, но он отказался.
— Хочу один побродить по берегу, поглядеть на море, послушать голоса чаек… — заторопился Аким.
Говорил он серьезно, с болью. Капитану в его голосе послышалось раздражение, насмешка. А когда он заглянул ему в глаза, то увидел в них и скорбь, и печаль. Капица извинился за навязчивость и, как-то неловко подав гостю руку, сказал:
— Глядите, Аким Петрович, не заблудитесь… Ночи тут у нас глухие, темные, как в мешке сидишь…
— А я к темноте привычный. До вокзала доберусь.
— Лучше бы вам лететь самолетом. К утру были бы дома, на родной Кубани.
— Нет уж, капитан, поеду я поездом, — решительно заявил Аким. — В дороге обо всем подумаю… А в городе мне еще Олю поискать надо. Не уехала же она за тридевять земель?
— Не знаю, — нехотя отозвался Капица. — Я не хотел бы видеть ее. Вы простите, что я так прямо. Ведь штурман из-за нее тогда повел катер. День рождения у Оли был, вот он и торопился.
— У самого голова была на плечах. Ему надо было о корабле думать, а не о девушке, — поддакнул Аким. — Что девушка? Ее приласкай, и она вся твоя, хоть что ради твоей ласки сделает… Мне без сына теперь тяжко будет. Я и ехать-то домой не тороплюсь. Что там дома? Одни стены. Успею еще домой. Ну а вам, капитан, за все доброе спасибо… — И Аким зашагал по песчаному берегу.
…Уже совсем стемнело, когда Аким добрался до улицы Полярных Зорь, где в последнее время жила Оля. Вот и дом номер пять, срубленный из толстых бревен, с узорчатыми гребешками на крыше. Такие вот узорчатые гребешки искусно делают и на Кубани. «Наши мастера пилят рисунки интереснее», — невольно отметил Аким.
Постучался в дверь робко, как будто боясь хозяйку оторвать от дела. За дверью послышался чей-то грубый голос.