— Работаем вместе, а Федор ревнует. Ну, разве не чудно, а? Ревнует, и все…
— А ты почему ночуешь в бригаде? Дома муж, дочурка…
— Я только один раз заночевала, — смутилась Зоя. — Один раз… Назло Федору. А бригадир наш парень душевный. Моей дочери на день рождения подарил белые туфельки. Мама довольна, и мне это приятно, а Федька…
Аким слушал ее внимательно, а сам думал о том, что Федора она не любит, живет с ним, видно, ради дочери. Но сказал ей о другом:
— Ты сторонись бригадира, Зоя. Не нужен он тебе… Береги Федора. Знаешь, что он мне сказал? Говорит, ты для него самый дорогой человек и всякое твое дело, то ли работа, то ли вечеринка какая — все в нем болью отзывается. Может, это и ревность, я не знаю. Но я знаю одно: если человек любит тебя, то каждый твой шаг или взгляд живет в нем. А туфли… — Аким замялся, почесал затылок. — Я бы не стал их брать… Обидно Федору, и я сочувствую ему. Кто тебе бригадир? Брат? Сват? Кум? И глазки ты ему не строй.
Домой Зоя ушла грустная. Аким стал упрекать себя: зачем заговорил с ней о бригадире? Может, между ними ничего и не было? Он заметил, как она вздрогнула от его слов, и голос у нее стал другой, и глаза затуманились. Не зря же, уходя, она бросила:
— Я, Аким Петрович, чистая была перед Петькой. А Федор… он не в счет. Он пришел ко мне, когда сердце мое очерствело. Я ждала Петьку. Это было как сон.
— Смирись с тем, что у тебя есть, — посоветовал Зое Аким. — Любовь, она не всегда лебединой песней оборачивается. Бывает и горькой, как полынь.
В тот вечер Аким долго не ложился спать. Сидел на крыльце и все думал: «Почему так устроена жизнь? У другого, глядишь, трое детей, и все рядышком живут, сил набираются, потом женятся, выходят замуж — и все равно рядом с отцом и матерью. А у меня один сын — и тот погиб. И Настя раньше времени ушла из жизни. Да, лихая судьбина выпала на мою долю…»
Аким в тот вечер вспомнил себя мичманом боевого корабля, свои боевые походы, как женился на Насте. Она тогда плакала от счастья и все шептала ему: «Сына я тебе рожу…» Родился сын… Четверть века вместе прожили.
— Что еще тебя ждет? — спросил себя вслух. — Одиночество и старость? Эх и невезучий я!
Рубцов до ночи сидел на крыльце. На небе зажглись, захороводились звезды, но вот наплыли тучи, брызнул дождь. Аким закрыл двери и вошел в спальню. Вскоре он услышал стук в окно.
Встал, постоял у окна. Во дворе тихо, только дождь шумит. Что же это такое, неужели ему почудилось? И вдруг в голове родилась новая мысль: «Почему не залаял Серко? Может, это ветка акации стукнула в окно?» Налетел ветер, раскачал дерево, и ветка царапнула по стеклу.
Аким опять улегся на кровать.
«Почудилось, видать, мне. Старею я, ох, старею. — Он лежал на спине, глядел в черный потолок и думал о том, что утром расскажет Марфе о ночном эпизоде. — Может, и к ней кто-нибудь стучался?»
Лежал Аким долго и неподвижно, мысли роились в голове, ни одна из них так больно не кольнула его, как мысль о Петре. Три года назад ездил Аким на похороны сына, и с тех пор его не покидало чувство обиды. Как же так, сын погиб, а он не видел его мертвого. Что, судьба так распорядилась или виноват в этом капитан судна? Тела четырех ребят нашли, а где же штурман? Когда этот вопрос он задал капитану, тот пожал плечами:
— Море огромное, может, течением отнесло труп, а может, где-то в камнях застрял. Четырех рыбаков нашли в кубрике судна, где они в ту ночь находились. А штурман стоял на ходовом мостике. Вы, Аким Петрович, не волнуйтесь, если уедете, а труп где-нибудь всплывет, я тотчас же дам телеграмму. Но это так, на случай… — Он помолчал, давая возможность гостю собраться с мыслями. — У нас тут еще была одна авария. Шлюпка с рыбаками перевернулась. Шестеро ребят добрались к берегу, остались живы, а седьмой, рулевой, исчез. Долго искали его, но тщетно. А через месяц труп нашли у берега, волной прибило. Видно, застрял где-то в камнях, а когда шторм поднялся, море закипело у камней и труп всплыл. Похоронили парня мы сами, матери не сообщали. А зачем? Труп такой, что и не узнать рулевого.
«Видать, и вправду мой Петька где-то в камнях застрял», — подумал Аким. От этой мысли ему стало больно, какая-то тяжесть в голове появилась, словно она налилась свинцом. Ему хотелось уснуть, чтобы ни о чем не думать, никого не видеть, ничего не слышать. Завтра в ночь он уедет на молочно-товарную ферму и будет там жить всю неделю. Трактор надо отремонтировать, провести электрический свет в телятник… А еще председатель просил наладить холодильник. Дни стояли жаркие, и молоко прокисало.
— Я исправлю холодильник, Иван Петрович, — пообещал Аким председателю. — Там обмотка мотора сгорела. У меня есть новая…
«Обмотка сгорела, — подумал Аким. — Тонкая-тонкая, как волосок, проволока. Раз — и сгорела. Так и в человеке что-то тонкое может порваться, и нет его. А Петька? Что-то оборвалось в нем самом, потому и погубил себя. И меня, отца, обидел, и Ольгу… Что-то опрокинулось в нем, что-то озлило сына, а у злости глаз нет, она ведет человека в самую глубокую яму…» Аким вспоминал о сыне, а на душе стояла какая-то горечь, будто в нее швырнули горсть перца.
ebooksa