– Да грунт, говорю, рыхлый.
– Грунт как грунт. Как везде. При чем тут это?
Но Мориц поднялся.
Он ни на кого не глядел.
Он поднялся и как-то странно боком отступил на несколько шагов, будто чего-то опасался, будто не верил никому, и вдруг бесшумно исчез за смутными кустами смородины, ушел в них, как в туман.
Ничего не изменилось, но Морица уже не было.
Вот только что он отступал за кусты в сторону сизых от суши елей, вот только что сумеречные тени играли на пригашенных пылью кустах смородины, и все – нет его! Растаял, растворился в седом бородатом ельнике, пропитанном запахом гари, будто, правда, ушел в неведомое будущее, как обещал в письме, обращенном к прохладной девушке Зейнеш.
– Интересный перец, – заметил Валентин. – Это ведь его труп нашли в Томске?
– Как труп? – испугался Коровенков и оглянулся на жестяной венок. – Что вы все с трупами! Просто спяченый немец.
– Да уж наверное, – покачал головой Сергей, глядя на Коровенкова, страшно растревоженного тем, что где-то нашли труп Морица. – Когда человека вытаскивают из депрессии, он радуется окружающим. Но когда человека вытряхивают из эйфории, он радоваться не хочет. Раньше Мориц мог привязаться к кому угодно, сейчас никто ему, похоже, не интересен.
И спросил:
– Пошел к шейле?
Колян не без гордости ухмыльнулся:
– А то! Совсем спяченый немец!
– Почему немец?
– А кто?
– У него же есть имя.
– Мориц? Разве это имя? – удивился Колян и покосился на четверть, наполовину еще наполненную мутной жидкостью. – Я, конечно, дико извиняюсь, гражданин начальник, но мы дураками будем, если не тяпнем за личное здоровье, как бы сейчас прокурор сказал.
– Какой прокурор?
– Ну, это я так, к слову, – загадочно ухмыльнулся ложный Кобельков. По жаре он быстро захорошел, в его голове что-то поехало. Он даже пьяно погрозил грязным пальцем: – Венок мой. Начнет тускнеть, подновлю цвет. Может, никогда в жизни у меня уже не будет такого венка, – пожаловался он.