– Да ну, – презрительно сплюнул Колян, закуривая. – Заклинило немца. У него бывает. Отключился, козел. Не будет он говорить с тобой, гражданин начальник, не нравишься ты ему. Ему рыжие не нравятся, – вызывающе объяснил он. – Никак не разговаривает с рыжими. Считает, все зло от них. Спяченый.
– А с вами говорит?
– Для того и приходит.
– Но он же что-то бормочет? Эти слова, наверное, что-то значат? – раздраженно взглянул Сергей – сперва на Коляна, потом на смиренного Коровенкова. – Он же не просто издает звуки, правда? Он произносит слова. Я же слышу. А у любых слов должен быть смысл, они должны что-то значить. А, Коровенков? Разве не так? Ты можешь нам объяснить, что тут происходит?
– Да просто интоксикация. Отравился словами, – неодобрительно заметил вернувшийся из пихтоварки Валентин. – Я таких типов по Москве знаю. Как карлы, окружат памятник Пушкину и долдонят, и долдонят, никто никого не слушает.
И громко спросил:
– Мориц, где Венька?
– Я о Бушлате, Мориц, – Валентин тоже помахал рукой перед глазами немца. – Где инвалид? Ты возил его в коляске по Томску.
– Ладно, – сдался Сергей.
И вдруг Мориц очнулся.
По крайней мере, мутные глаза обрели вдруг осмысленное выражение.
Непонимающе улыбнувшись, он повел ими из стороны в сторону, отдельно улыбнулся Коровенкову, как бы выделив его, качнул головой, даже повертел ею, разминая шею, и произнес виновато:
– Грунт здесь рыхлый.
И даже поковырял сухую землю ногой:
– Грунт рыхлый.
– О чем это ты?