Прохорова буквально под руки подняли товарищи. Так и держали во время переклички. После нее пленных не распустили, тут же стали формировать колонну из тех, кого отправляли в другой лагерь, даже вещи с собой брать запретили.
– Да он еле на ногах стоит, – попытался вступиться за Прохорова Кузьмин.
Однако охранник не стал создавать себе проблем, погнал дубинкой Михаила в колонну, предназначенную для отправки. Прохоров обернулся, еще успел встретиться взглядом с Фроловым.
– Господин штурмбаннфюрер. Все триста построены, – доложил охранник коменданту.
Вильгельм Гросс кивнул, подал раскрытую папку.
– Подпишите, господин полковник, теперь они переходят в ваше распоряжение.
Полковник поправил пенсне, достал из нагрудного кармана кителя авторучку и уже собирался поставить подпись, как из общего строя вывалился Прохоров. Бывший летчик корчился на земле.
– Симулянт? – вскинул брови Гросс.
Охранники уже готовы были броситься к бывшему летчику, чтобы заставить его подняться ударами дубинок и сапог, но полковник остановил их.
– Пройдемте, коллега, – обратился он к Фридриху Калау.
Военные медики остановились шагах в трех от корчившегося на земле Прохорова.
– Каково ваше мнение? – поинтересовался у лагерного доктора полковник.
– На симуляцию не похоже. У него лицо позеленело, – отозвался доктор Калау, чувствуя себя неопытным школяром рядом с научным светилом из Берлина. – Очень похоже на симптомы холеры.
– Вы неплохо поставили диагноз. Но дело в том, что мне больные холерой не нужны, – заключил полковник, возвращаясь к коменданту. – Чтобы не задерживать отправку, я не стану искать ему замену, вычеркните больного из списка, тогда я и распишусь за двести девяносто девять пленных.
Колонна из более-менее крепких, еще не до конца истощенных мужчин промаршировала по плацу и потянулась в сопровождении конвоя с овчарками к воротам лагеря. Собачий лай, окрики конвойных смешивались с музыкой Рихарда Вагнера – лагерный духовой оркестр играл вступление к «Лоэнгрину».
Фридрих Калау продолжал стоять возле Прохорова. Михаилу было так худо, что даже мысль о крематории казалась ему избавлением. Ну, а что еще мог придумать для больного холерой лагерный доктор. Очищающий огонь – самое действенное лекарство от самой страшной заразы. Калау даже уже рот приоткрыл, чтобы отдать соответствующее распоряжение.
И тут вперед выступил Кузьмин.
– Разрешите обратиться, – четко, по-военному произнес он, стоя перед доктором навытяжку.
Старшему в бараке на помощь пришел Фролов.
– Я буду переводить!