Есть крики, которые необходимо подавлять в себе, потому что они служат для других откровением.
Хотя Надежда Николаевна не принимала участия в тратах графа, но она была из тех шатких нравственных созданий, которые добродетельны до тех пор, пока нет соблазна. Сердца она не имела, детей своих не любила, мужа презирала.
В последнем презрении она была почти права.
Отпрыск кожевенного фабриканта, музыкант-дилетант, был прямой, откровенный человек только по наружности.
Он принадлежал, несомненно, к тому типу фальсифицированных хороших людей нашего общества конца века, в котором подобных ему насчитывают 99 на 100.
Слова графини Конкордии не только не прошли мимо ушей Надежды Николаевны, но почему-то даже произвели на нее сильное впечатление.
Как объяснить, что мысль, которая могла бы ей прийти в голову уже давно, до сих пор не приходила и лишь вдруг озарила ее ум.
Она сама это не могла понять.
И это очень естественно.
Она не была совершенно испорченной женщиной, в полном смысле этого слова.
Она была расчетлива и имела все данные, чтобы сделаться порочной, но расчет и порок до сих пор не были связаны в ее уме.
Было время, когда она завидовала красоте, имени и богатству графини Белавиной. У нее даже иногда являлось желание относительно графа, который при всех его недостатках все же оставался знатным, богатым и красивым в глазах г-жи Ботт.
Тоном более нежели равнодушным она сказала графине:
— Послушайте… Не хотите ли вы меня уполномочить попробовать что-нибудь сделать для…
Она не договорила.
— Для чего? — спросила удивленно графиня Белавина.
— Чтобы спасти вашего мужа…
Графиня широко открыла глаза.
Она не прочла на лице подруги предательства или насмешки. Впрочем, она и не подозревала ее в этом.
С присущим графине чистосердечием и доверчивостью она увидала в этом предложении только желание доказать ей любовь и быть ей полезной.