— Такая рожа. — Диана фыркает из-под маски Чужого. — Думала, меня стошнит от смеха.
Перед мысленным взором появляется испуганная, полуобморочная физиономия коллектора, и я вежливо — для Дианы — смеюсь. Поправка: смеётся Хищник, а моё лицо под ним парится в финской бане.
— Всё-таки, наверное, не нужно было так его пугать, — замечаю я, когда мы направляемся вдоль берега.
— А?
— Он стучал…
Диана смотрит непонимающе, и я объясняю:
— Ну, он стопудово заметил выломанный косяк. Он давал нам время уйти.
— Из моего дома, чел, — веселье разом уходит из голоса Дианы, и меня пробирает озноб. — Какое великодушие.
— Это ж его работа.
— Это мой дом. На чьей ты вообще стороне?
На миг я ощущаю себя сапёром, который выбирает кусачками проводок: красный? зелёный? синий?
— На твоей.
— Вот и молчи. И вот это, — Диана дёргает руками, пародируя испуг коллектора, — того стоило.
В её движениях мелькает что-то детское, забавное, подзадержавшееся во взрослом теле, и я, было, улыбаюсь, но потом вспоминаю о тайнике Вероники Игоревны. Вечерний холод забирается по спине, продирает волной озноба.
Я неуверенно вытаскиваю папку из-за пояса.
— О, Господи… — Диана запрокидывает голову и стягивает маску. Из-под глянцево-чёрной резины показывается багровое лицо; чёрные пряди вспархивают от ветра; на щеках и лбу сверкают бисерины пота. Сквозь них промаргивают закатные лучи и лёгким теплом согревают мои веки.
— Что-то не вижу энтузиазма.
— Чел. Пожалуйста-пожалуйста.
— Чё?
— Ничё!