— Можно?
Почему она появляется, как только я вспоминаю о ней? Или просто вспоминаю о ней слишком часто, так же, как и вижу ее?..
Вика остановилась на пороге, в нескольких метрах от меня, не решаясь приблизиться. Я тут же заметил тот виноватый стеснительный взгляд, который обычно бывает на утро у тех, кто плохо помнит вечер.
— Привет. Как себя чувствуешь?
— Как курица в духовке. Вроде теплая, но не живая.
— Зловещая метафора, однако… — я улыбнулся и подошел к ней сам. — Досталось от родственников вчера?
Ольшанская помотала головой. Сегодня она выглядела немного лучше, чем прошлым вечером, но лицо было настолько бледным, что и вправду казалось неживым.
— Ясно.
— Кирилл Петрович… — Вика вдруг подняла на меня взгляд и синева ее глаз загорелась таким страстным умоляющим огнем, что я невольно отступил на шаг назад. — Кирилл Петрович, простите меня, пожалуйста! Пожалуйста! И за Машу, и за вчера, за все…
Я в полном недоумении пожал плечами.
— Да я и забыл уже… ничего страшного…
— Правда?
Я моргнул, пытаясь избавиться от того чувства холодка в животе, которое поселилось внутри после ее пламенного взгляда.
— Конечно.
— Хорошо, — Вика подошла к двери. — И… я бы хотела… я бы очень хотела, чтобы вы никогда не слышали того, что я вчера рассказала…
Я с досадой закусил губу, рассматривая рисунок на линолеуме. Ну, что ж, этого и следовало ожидать.
— Если ты считаешь, что так лучше, и ты справишься сама, то хорошо. Я ничего не слышал и не видел, — я скрестил руки на груди. — И не переживаю за тебя…
Вика закрыла лицо руками и глубоко вздохнула.
— Да, так лучше… Спасибо вам…
Я кивнул и уже ожидал, что она в ту же минуту выскочит из моего кабинета, чтобы больше никогда там не появиться, как вдруг Ольшанская, прищурившись, повернулась ко мне и спросила: