– Вы замечательно сыграли. Я на этом фильме сохранил рассудок только благодаря вам.
Она улыбнулась, порозовела.
Актер готов без устали слушать похвалы блистательной своей игре – все на свете признают сие за истину.[55]
– Не могу не спросить. Какой он? Кордова?
Улыбка погасла, как задутая спичка. Глянув на часы, Пег Мартин подхватила рюкзак за лямку и уже набросила ее на локоть. Тут, о счастье, Сэм наконец очаровала Леопольда. Собачий хвост заходил туда-сюда, как автомобильный дворник. Посмотрев, как Сэм тихонько обсуждает с псом что-то жизненно важное, а тот радуется, Пег Мартин замялась.
– Нет слов, какая трагедия случилась с его дочерью, – отметил я.
Она потерла нос.
– Но с другой стороны, удивляться нечему, – продолжал я. – Чтобы творить с такой нутряной извращенностью, человек в жизни должен быть чудовищем. Иначе никак. Вспомним Пикассо. О’Нила. Теннесси Уильямса. Капоте. Это что, счастливые люди, сиявшие солнышком? Да как бы не так. Лишь могущественные внутренние демоны понуждают создавать великое.
Может, если засыпать ее словами, она и не уйдет. Вжавшись в скамью, она сосредоточенно воззрилась на меня:
– Может быть. Снаружи не поймешь, что творится в семье. Но я…
К ее ногам подкатился этот чертов теннисный мяч, и она осеклась. Подняла его, и собаки подозрительно навострили уши и захлопнули пасти. Пег Мартин швырнула мячик, и свора наперегонки ринулась за ним по гравию.
– Но вы?.. – тихонько повторил я.
Ну пожалуйста, пусть она заговорит. И
– В начале съемок, – сказала она, – он позвал моего парня в гости. В «Гребень». Он так никогда не делал. Чужих не любил. Ну, так мне говорили. Но его жена устраивала пикник. Летом у них вечно были пикники. Позвали Билли. А он прихватил меня.
«Чужих не любил». В смысле, Кордова.
Билли – это, понятно, Уильям Бассфендер. Мускулистый татуированный шотландец, заключенный в Изоляторе, «Экземпляр 12». Если правильно помню, потом играл на сцене в лондонском Вест-Энде и собирался сниматься в «Никсоне» Оливера Стоуна, но погиб в автокатастрофе в Германии.
Чтобы Пег Мартин не догадалась, как чутко я ловлю каждое слово, я снова перевел взгляд на собак.
– Это был сюр. Мне-то, конечно, любая семья кажется сюром, если там все дружат, не орут и пьяно не шатаются. Но по-моему, ни до, ни после я не видела семей, где столько любви и радости. – Она удивленно покачала головой. – У них был свой язык.
– Что? – вытаращился я.
– Сын Кордовы, Тео, для всей семьи изобрел язык. Они на этом языке разговаривали, анекдоты травили, смеялись. Довольно страшно. Помню, Астрид мне объясняла: «У русских шестнадцать синонимов для любви, а в нашем языке – двадцать». Принесла блокноты, где Тео все записывал. Составил словарь толщиной с Библию: всякая грамматика, спряжения неправильных глаголов. Астрид меня научила некоторым словам. Я по сей день не забыла. Одно слово – «терулья». Глубоководная любовь. Любовь, которая тебя перепахивает. То, что нужно пережить, прежде чем умрешь, потому что иначе жизнь прошла зря. Я еще изумлялась, что подросток такое выдумал. Но они все так жили. Впитывали жизнь досуха. Никаких препон. Никаких границ.
ebooksa