– Нет, зайка. Она пожившая.
Сэм, похоже, этих данных хватило. Восхитительное свойство. Можно отпускать двусмысленные замечания о натуре человека, о его изъянах и лицемерии, о глубинной его боли, и Сэм принимает мои слова, точно старый ювелир – необработанный камень: повертит в руке, сунет в карман, отложив изучение и огранку на потом, и живет дальше.
Она почесала щеку, сплела руки на коленях – ровно так, как сплел руки я, – и мы молча посмотрели, как уходят Пег и ее пес.
У калитки Леопольд подождал, пока Пег поднимет щеколду, и прошествовал за ограду. Потом остановился, обернулся, посмотрел, как Пег запирает калитку, сует руки в карманы, – и все это походило на балет, какой танцуют лишь те, кто много лет неразлучен. Они уходили по парку и постепенно лишились всяких опознавательных признаков: ясно было только, что они вместе. И даже издали, когда они превратились в два темных силуэта бок о бок, было видно, что они замечательная пара.
– Миссис Куинси сейчас спустится, – сказал консьерж, повесив телефонную трубку.
Я склонился к Сэм. Балетки обляпались, пачка слегка помялась, но в остальном дочь выглядела пристойно.
– Я тобой горжусь, заинька, – сказал я.
Открылся лифт, и появилась Синтия в накрахмаленной белой блузке, джинсах и замшевых мокасинах «Тод». По улыбке я понял, что Синтия в ярости.
– Привет, детка, – сказала она Сэм, взмахнув ослепительной золотой гривой. – Иди, подожди мамочку у лифта.
Сэм заморгала и послушно почапала по мраморному полу.
Синтия развернулась ко мне:
– Я же сказала: в шесть.
– Я знаю…
– У нее были пробы на «Щелкунчик».
– Я договорился с Дороти. Сэм возьмут на бал.
Синтия вздохнула и пошла прочь.
– Про четверг не забудь, – бросила она через плечо.
– А что в четверг?
Она остановилась:
– Мы с Брюсом уезжаем в Санта-Барбару.