Ночное кино

22
18
20
22
24
26
28
30

Я остановился у номера 19 – предпоследнего – и один раз стукнул в дверь.

Хоппер открыл. Я просочился внутрь.

– Как успехи? – Он повернул ключ в замке.

– Нормально. Пришлось мотануть аж в Таппер-Лейк. – Я протянул ему пакет, и Хоппер выудил новый аккумулятор для фотоаппарата: утром выяснилось, что Хопперов не заряжается, и я поехал за новым. – У нее только один лишний ключ. Кому?

– Норе отдай.

Нора сидела в углу на двуспальной кровати и грызла протеиновый батончик. Взяла ключ, бледно улыбнулась, и ее глаза задержались на моем лице.

Я понимал, о чем она думает, – мы все трое об этом думали. Что, если план, который мы методично составляли последние двенадцать дней, – все-таки ошибка?

Мы взвесили все возможности. Других не обнаружилось. Если я позвоню Шерон Фальконе и расскажу о преступлениях оккультного толка, творящихся, как я подозреваю, в «Гребне», она скажет мне то, что я знаю и без нее. Для получения ордера полиции нужны улики, а улик у меня нет.

Зато у меня есть представление о том, как тайно проникнуть в «Гребень». Паук говорил, что для горожан прорезал в ограде дыру над узкой речкой. Марлоу упоминала, что речка вытекает из Лоуза.

Изучив подробные карты местности, я никаких таких речек не нашел. Затем, однако, мы откопали геологическую карту Адирондака аж 1953 года и вычислили, где эта речка может быть: безымянный хлипкий ручеек, что петлял вдоль северного берега Лоуза и сквозь густой лес вел к поместью.

Если удастся отыскать этот ручей и незаметно пробраться за ограду после темноты, мы раз и навсегда выясним, что там происходит, – есть ли улики не только оккультных практик, но и взаправдашних убийств детей, на которые намекал Паук. Постараемся собрать доказательства, до зари выйдем так же, как вошли, а потом все передадим в полицию.

Риск вслепую – и хуже того: незаконно, аморально, нарушает границы даже либеральнейшей этики журналистских расследований, совершенно возмутительно. Вполне вероятно, в итоге кто-то из нас угодит за решетку – или покалечится. Лично мне, вероятно, светили новые бездны профессионального позора. Я прямо видел заголовки: «Показалось мало: падшего журналиста задержали при попытке проникновения в поместье Кордовы. Судья назначил всестороннюю психиатрическую экспертизу».

Я так и объяснил Норе с Хоппером, подчеркнул, что это мое решение, решение личное, а не профессиональное, и им лучше бы отсидеться в тылу. Но Хоппер тоже выступил категорично. Сказал угрюмо: «Я в деле», будто давным-давно это понял. Нора тоже откликнулась с жаром.

– Я еду, – объявила она.

На том и порешили.

Однако за последнюю неделю, пока мы зубрили план, собирали припасы и по заросшим дорогам семь часов катили в Адирондак под унылым серым небом, реальность предстоящего росла экспоненциально. Мы взялись карабкаться на гору, но она под нами внезапно разбухла хаосом небоскребного горного хребта, стряхивала нас, а снежная шапка вершины терялась в облаках.

Каждое Норино певучее слово – «А можно мы заедем на заправку? Я хочу гренок с кленовым сиропом» – звучало обреченно, и я снова и снова жалел, что разрешил ей поехать.

Я нервничал: сколько бы мы ни раскопали информации про Сандру и ее отца, картина во всей полноте так и не сложилась. Клео ведь предупреждала: «Правда о том, что творится с нами в этом мире, непостоянна… Неизбывно меняется».

Вполне возможно, «Гребень» – и сам Кордова – как запертая шестиугольная китайская шкатулка Бекмана, которую я много лет назад пытался взломать: им тоже надлежит навеки пребывать запечатанными, и нутро их сокрыто от света дня не без причин.

Клео уверяла, что заклятие в левиафане не злое, но это мало меня утешало. Пусть Сандра хотела защитить Сэм, пусть Хоппер любил Сандру – все равно она оставалась изменчивой загадкой, а ее поведение в ту ночь у водохранилища в Центральном парке по-прежнему непостижимо. Как у Сэм в кармане пальто очутилась статуэтка? Воображая, что однажды Сандра приближалась к моей дочери, я вскакивал среди ночи в ужасе, который лишь обострялся, ибо я понимал, что это моя вина.