Я молча ждал.
– Будь хорошим парнем, – сказал он.
– Как я узнаю, что я хороший парень?
Он ткнул в меня пальцем и кивнул:
– Очень мудрый вопрос. Ты не знаешь. Большинство плохих парней считают, что они хорошие. Но есть кое-какие означающие. Ты несчастен. Тебя ненавидят. Ты шарахаешься во тьме, одинокий и смятенный. Ты толком не постигаешь подлинной природы вещей до самой последней минуты – да и тогда лишь в том случае, если тебе хватит упорства и безумия пойти до самого что ни на есть конца. Но главное – и это критично, – ты действуешь, не думая о себе. То, что тобою движет, вообще не имеет касательства к твоему эго. Ты действуешь во имя справедливости. Или милосердия. Или любви. Это большие, весьма героические качества, и тащить их на своих плечах под силу только хорошим. И еще ты умеешь слушать и выслушать.
Он снова облизнулся и нахмурил брови:
– Если ты хороший парень, ты можешь и выжить, Макгрэт. Но разумеется, с Кордовой нет никаких гарантий.
– Я понимаю.
– Удачи тебе, – сказал он, стремительно развернулся и, не глядя на меня, исчез в аудитории.
Следующие одиннадцать дней я дежурил на Восточной Семьдесят первой у таунхауса, куда залезал Хоппер. Приходил, естественно, домой беспокойно поспать, но под парадной дверью вдоль порога незаметно натягивал ниточку, прилеплял ее микроскопической капелькой пластилина – так я узнаю, заходил ли кто, пока меня не было.
Но ниточку не трогали.
За истину я признавал одно: каким-то образом меня мастерски подставили, и началось это, судя по всему, с явления Сандры у водохранилища. Зачем, как именно это все спланировано и воплощено, правду ли говорили наши очевидцы, что реально, что нет – этого я уже не понимал. Реально ли событие, если испарились все улики? Возможна ли категорическая истина, если она обитает исключительно у тебя в голове, бок о бок с грезами?
В жизни и искусстве Кордова перемешивал фантазию с реальностью и теперь, похоже, блистательно – и к великому моему прискорбию – спаивал меня своим типическим коктейлем из правды и вымысла. Возможно, тем самым он подчеркивал не только свое превосходство – внушая, что маску с него не сорвать, что я никогда в жизни его не поймаю, – но и тот факт, что порою величайшая истина о семье, о человеческой жизни и есть фантазия и лишь недалекий разум жаждет аккуратно отделить одно от другого.
После моего вторжения на лекцию Бекмана мне с разницей в несколько часов перезвонили и Хоппер, и Нора: оба в тревоге спрашивали, все ли у меня хорошо. Значит, эти двое не исчезли, в отличие от прочих, – они попросту деловито погружались в свою жизнь. Нора репетировала первый монолог Аль Пачино из «Гленгарри Глен Росс» – собиралась читать его на пробах «Гамлетты» в Блошином театре. Разговор с Хоппером получился натянутый, хоть и любезный: с одной стороны, нас постоянно прерывали те, кто ему звонил, с другой – он ведь так и не простил мне решения и дальше раскапывать истину о Сандре. Оба спросили, продолжаю ли я расследование, но мне почудилось, что оба не желали знать ответ. Александра Кордова уплыла в их прошлое, обернулась прекрасным сумеречным днем, который они предпочитали вспоминать в грамотно подобранном освещении, под берущую за душу музыкальную тему, – они не хотели знать новых подробностей, рискующих запятнать этот образ. Я распрощался с обоими, ни словом не обмолвившись ни об исчезновении всех очевидцев, ни о сигаретах «Мурад», ни о фирменных киношных приемах Кордовы, что усеивали наше реальное расследование.
Впрочем, одна ключевая фигура осталась-таки на месте.
Я зашел в «Чары», без приглашения нырнул под черную портьеру в заднюю комнату, ожидая, что какой-нибудь незнакомец за круглым столом сейчас поведает мне, что Клео переехала в Луизианскую дельту.
Но к моему потрясению – и облегчению, – за столом сидела Клео. Мое появление ее удивило, и, обменявшись с нею парой-тройкой неловких любезностей – в том числе спросив, знает ли она Кордову («Режиссер такой? Нет», – ответила она, явно растерявшись) и ела ли когда-нибудь стейк тартар («Я веган», – сухо объявила она), а также проверив, не «Фил Люмен» ли выпустил красную лампочку в люстре над столом (нет, ее выпустила «Дженерал Электрик»), – я поблагодарил ее и поспешно ушел, одержимо проигрывая в голове последнюю нашу встречу, когда Клео показала мне, как сама по себе двигается тень левиафана.
Это было
Это не объяснишь передозом дурьего зелья. То был намек на подлинность черной магии, незримых темных трещин, что прорезают наш обыкновенный мир.
Ведь так? Я раздумывал об этом дни напролет, а потом наконец раздался долгожданный звонок.
ebooksa