Четыре сезона

«Наверное, у мальчишки проблемы с учебой, – подумал Дюссандер. – Или со сном. А может, и с тем и с другим».

Эта мысль вызвала на его лице улыбку.

– Кис-кис-кис, – снова позвал он. Уши кота шевельнулись, он по-прежнему продолжал неотрывно смотреть на миску.

У Дюссандера хватало и своих проблем. Уже три недели или около того он, ложась спать, надевал нацистскую форму, будто она была пижамой и защищала от ночных кошмаров. Сначала он действительно спал без всяких сновидений, а потом кошмары вернулись. Причем не постепенно, а сразу, и были теперь намного страшнее, чем раньше. К кошмару следивших за ним глаз добавился кошмар погони и бегства. Он мчится напролом что есть мочи через мокрые и невидимые джунгли, влажные ветки больно хлещут по лицу, оставляя липкие разводы то ли сока, то ли крови… Он бежит и бежит, а кругом светятся глаза, равнодушно следящие за обуявшим его ужасом. Но вот он выбирается на поляну. И в темноте скорее чувствует, чем видит, что на другом конце находится холм, наверху которого стоит Патэн. Приземистые бетонные строения и плацы обнесены колючей проволокой, по которой пропущен ток. Сторожевые башни, похожие на марсианские дредноуты из «Войны миров», зловеще возвышаются над лагерем. А посередине из огромных кирпичных труб, упирающихся в небо, валят клубы черного дыма. Внизу стоят печи с раскрытыми дверцами: в них бушует яркое пламя, и в темноте их мерцание похоже на горящие глаза свирепых демонов. Местным жителям говорили, что в Патэне шьют одежду и делают свечи, но они, конечно, в это верили не больше, чем жители Аушвица в колбасный завод. Но это не имело значения.

Во сне он оглядывается и наконец видит, как обладатели глаз выходят из укрытия. Ненашедшие упокоения евреи медленно подступают все ближе и ближе, их мертвенно-бледные руки с выжженными синими номерами вытянуты вперед, а скрюченные пальцы похожи на когтистые лапы птиц. Их лица уже не бесстрастны, а искажены ненавистью и жаждой мести, все они хотят его смерти. Маленькие дети цепляются за матерей, а взрослые помогают идти старикам. И еще на лицах написан страх.

Страх? Да! Потому что во сне он знает (и они тоже знают), что если ему удастся вскарабкаться на холм и добраться до лагеря, то он окажется в безопасности. Здесь, в болотистой и влажной долине, в джунглях, где цветущие ночью растения выделяют не сок, а кровь, он просто… добыча. Но если внизу раскинулись джунгли, то на холме расположился зоопарк, где все дикие животные сидят по своим клеткам, и только он решает, кого накормить, кого оставить в живых, кого отдать для опытов, а кого посадить в фургон и доставить к печам для сожжения.

Он мчится к холму изо всех сил, но во сне это получается слишком медленно, и вот первая костлявая рука уже хватает его за горло, он чувствует холодное смердящее дыхание, запах разлагающейся плоти, слышит восторженные крики, похожие на клекот птиц, и вот его уже волокут вниз, хотя спасение было так близко…

– Кис-кис-кис, – позвал Дюссандер. – Молочко. Вкусное молочко.

Наконец кот решился. Проделав половину пути, он снова сел, но не основательно, а скорее осторожно присел, в тревоге подергивая кончиком хвоста. Кот ему не доверял, но Дюссандер знал, что, учуяв молоко, животное в конце концов сдастся, так что следовало просто набраться терпения.

В Патэне никогда не существовало проблем с пронесенными тайком предметами. Некоторые заключенные прибывали в лагерь, запрятав ценности в маленькие замшевые мешочки, которые проталкивали себе палочкой в задний проход как можно глубже, чтобы их не смог нащупать даже Вонючий Палец, как прозвали имевшегося среди охраны настоящего доку в этом деле. Зачастую эти «ценности» оказывались сущей ерундой: фотографией, прядью волос или бижутерией. У одной женщины

нашли маленький алмаз, как выяснилось, дефектный, не представлявший никакой ценности, но, по ее словам (она была еврейкой, а евреям, как известно, верить нельзя), он находился в их семье шесть поколений и переходил от матери к старшей дочери. Она проглотила его перед отправкой в Патэн. Когда алмаз вышел с фекалиями, она его снова проглотила. И делала так много раз, пока не расцарапала им себе все внутренности и не истекла кровью.

Ухищрений, к которым прибегали узники, чтобы припрятать какую-нибудь мелочевку, вроде табака или ленты для волос, было немало, но это не имело значения. В комнате, где Дюссандер проводил допросы, стояли газовая плита и обычный кухонный стол, накрытый скатертью в клетку, очень похожей на ту, что сейчас лежала у него на кухне. На этой плите всегда тушилось мясо молодого барашка, насыщая воздух аппетитным ароматом, от которого текли слюнки. Если возникало подозрение, что у кого-то имелись запрещенные вещи (а такие подозрения были всегда), в допросную доставляли заключенного из группы подозреваемых и ставили возле плиты, источавшей невероятные запахи. Дюссандера интересовал только один во прос: кто? Кто припрятал золото? Драгоценности? Табак? Кто дал таблетку женщине по фамилии Гивенет для ее маленького ребенка? Кто конкретно? Никаких обещаний накормить в общем-то и не давалось, но аппетитные запахи неизменно развязывали языки. Конечно, такого же результата можно было добиться с помощью дубинок или, к примеру, сунув ствол в промежность, а вот запахи… это красиво и изящно! По-другому и не скажешь!

– Кис-кис! – позвал Дюссандер. Кот навострил уши и приподнялся, но, видимо, припомнив какой-нибудь давнишний пинок или спичку, опалившую усы, снова сел. Но он скоро сдаст ся – нужно просто набраться терпения.

Дюссандер нашел способ усмирить ночные кошмары. В чем-то он напоминал надевание эсэсовской формы, только был намного эффективнее. Старик был очень собой доволен и только жалел, что не додумался до этого раньше. Наверное, ему следует благодарить мальчишку за то, что тот помог ему понять простую истину: чтобы прошлое перестало преследовать, нужно не

раскаиваться, а созерцать его и даже воспроизводить. Хотя до неожиданного появления подростка прошлым летом он на протяжении долгого времени и не страдал от ночных кошмаров, их причиной, по его мнению, являлось малодушное признание своей вины. Он отказался от чего-то очень для себя важного и перестал быть цельной личностью. Теперь он снова обрел цельность.

– Кис-кис-кис, – позвал Дюссандер, и на его лице появилась добрая и мудрая улыбка, которую можно часто видеть на лицах стариков, переживших трудные времена и нашедших наконец мирное пристанище, где проводят последние, отведенные им жизнью дни.

Кот поднялся и, наконец, решившись, грациозной трусцой проделал оставшийся до миски путь. Поднявшись по ступенькам, он снова смерил Дюссандера недоверчивым взглядом и, прижав облезлые уши, принялся лакать молоко.

– Вкусное молочко, – произнес Дюссандер, надевая прочные резиновые перчатки, предусмотрительно приготовленные заранее. – Вкусное молочко для хорошего котика. – Он купил эти перчатки в супермаркете и, стоя на переходе, ловил на себе одобрительные и даже заинтересованные взгляды пожилых женщин. Такие перчатки рекламировали по телевизору, они были длинными и такими эластичными, что в них можно запросто подцепить монетку с пола.

Он стал осторожно гладить кота, тихо приговаривая, чтобы животное окончательно успокоилось. Кот довольно выгибал спину в такт движениям руки.

Когда молока в миске почти не осталось, Дюссандер резко схватил кота.